Критяне, которых сюда привела жажда отмщенья. Мы, огненосные греки, слов понапрасну не тратя, встали под стенами Трои. Плачь, горделивый народ, наши мечи жатву кровавую снимут, души врагов направляя в глубины Тартара, туда, где им место.
Слышите, как исступленно оружье звенит об оружье и щит громыхает о щит? Слышите, как наша сила и слава летит перед нами в кличе победном на крыльях прибрежного ветра? Крики триумфа и стон побежденных будут носиться над стенами Трои, залитых кровью героев, все десять лет, отмеренных этой войне!
Битву кровавую эту воспойте, о музы! Песню сложите о том, как мужи бились и как умирали. Не мы, не цари – безымянные воины, спины которых сломались под гнетом войны и кровавого пира.
Верьте, когда я скажу, что отчаянье мной овладело. Ввергся в пучину я черной тоски от бездушной работы мечом. Дни проходили за днями, люди грубели, и души их стыли и твердой корой покрывались. Я наносить утомился удар за ударом, я утомился от ливня стрел с небосвода; тела и доспехи рубить, обливаясь кровью из ран – и своих, и чужих,– падать на землю, щитом прикрываясь, и снова вставать.
Я утомился. Один среди тысяч. Воители армий огромных, вытянув руки, метали тяжелые копья, силясь повергнуть врагов. Мечами вспоров животы, мы выпускали кишки им наружу, на черный от крови песок. Головы с шеи рубили, а хитонами вражьими кровь отирали с лица.
Греки, мы в ярости! Жадность троянцев ввергла нас в мрачную эту войну.
Наши потери, о музы, воспойте! Как мы, смертные дети Греции нашей любимой, землю троянскую кровью горячей поили. Как мы шагали по полю из тел павших товарищей и вражеских воинов мертвых, как заливали их черною кровью пепел костров погребальных, остужая души от ярости боя.
Вот что я видел на скорбных равнинах под Троей. Мертвый на мертвом лежал, ощерив ребра кровавые в небо, как будто взывая к Аиду, требуя новых героев в закланье. Их плоть смрадно гнила, собой насыщая полчища мух и червей, что на пир погребальный сползлись и слетелись в избытке. Повсюду лишь смерть, трупы с провалами ртов, что языки почерневшие кажут бесстыдно, и груды доспехов. Руки и ноги, пробитые головы, кровь – все превратилось в зловонную грязную кашу. Всюду белеют троянские кости, словно косяк мелких рыбешек в могучих сетях Посейдона. Нет ни песчинки у берега моря, где мы в тот первый день с кораблей ступили на эту равнину. Скамандр теперь кровью истек и слезами, слезами стыда и печали.
Ночью на гребне мы шли, озираясь вокруг, слыша жужжание мух, союзных троянцам. Им не увидеть вовек гибель Трои. За крепкими стенами спят наши враги.
В молчанье мы шли к кораблям, приняв судьбы удар. Нет, не конец это, утро еще не настало, и жажда мести в сердцах не подернулась пеплом остывшим.
Троянская война, как шлюха злая, она хотела больше – крови, крови, крови. Она меня хотела.
Ген стоял перед дребезжащим окном и смотрел вниз, на залитый дождем город. Пламя пожара стягивало с окрестных улиц все больше патрульных машин.
Он услышал сбивчивое дыхание. За ним наблюдали.
– Ты была здесь все время?
Ответа не последовало. Но Ген не боялся слежки.
– Держись в тени, раз уж решила остаться.
Из темного угла выступила Мегера с распущенными длинными волосами, но она пришла не одна. За ее спиной стояли охранники со знакомыми шестами для отлова животных, с петлями из стальной проволоки на конце.
– Что ты видел из Скейских ворот? – спросила Мегера.
Ген ощутил прохладное касание настоящих воспоминаний о жуткой башне, с которой Атанатос смотрел, как враг прорубает себе путь по улицам Трои. И сколько же времени эта память дремала в его крови? Три тысячи лет?
Он посмотрел на бесшумные фигурки внизу, появившиеся словно ниоткуда.
– Они пришли за мной,– сказал он.
Он отошел от окна, пока охранники, повинуясь знаку Мегеры, поднимали тело Лоулесса. Его должны были отнести к Саважу, в Первый театр. Труп старика погрузили на металлическую каталку и скорбно укатили прочь.
– Почему ты меня не остановила?
– Так происходит,– объяснила Мегера,– когда мы отделяем сильных от слабых. Хотя я не стала бы давать тебе столько свободы, как это делал он. Сейчас, когда он мертв, тебе лучше?
– Нет. Я поступил так, как мне подсказал инстинкт, вот и все.
Мегера подошла к заплаканному дождем окну.
– Ну а теперь сделай что-нибудь с этим. У тебя есть выбор.
Мигающие огни полицейских машин вторили блеску молний, чертивших зигзаги в темных небесах.
– И какой выбор у меня есть?
Женщина повернулась к Гену и провела рукой по его волосам.
– Ты можешь положить конец этому безумию. Странным голосам в твоей голове – голосам Киклада и Атанатоса, которые сражаются за власть над твоим телом. Я могу предоставить тебе шанс заглушить эти голоса, оставив один – главный. Одно сознание, одна личность. Больше никаких сомнений. И никаких раздвоений. Заверши процесс или умри.
Мегера заметила, что в собеседнике борются противоречивые чувства, и поспешила довести начатое до конца.
– Законы – для маленьких и слабых. В этом обществе свобода продается и покупается. У нас глубокие карманы, денег хватит. Но я не хочу видеть, что этот дом громят такие, как ты. Или ты сам.
Ген ощутил прилив гнева.
– А тебе что с этого?
– Если ты решил подчиниться слабой натуре своей несовершенной личности, мы готовы выдать тебя в руки правосудия. И ты сгниешь в камере, подсчитывая дни своего потрясающе длинного срока заключения.
Ген понимал, к чему она клонит. И это были ее последние слова, не подлежащие обжалованию.
– Или ты сделаешь то, ради чего появился на свет. Станешь более великим, чем кто-либо из нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110