Она и сейчас надо мной нависает, вы разве не видите? Посмотрите, я весь в му­рашках. Озноб пробирает меня до костей, и чтобы прогнать этот холод, мне приходится согреваться огненной водой. Ког­да я не сплю, я мечтаю заснуть. Когда сплю, я мечтаю про­снуться. У меня есть одна мечта. Только одна, никаких других. Поселиться в каком-нибудь тихом месте, вдали от людей; на острове посреди озера, где я построю себе хижину, и посажу грядку бобов, и поселю в улье пчелиный рой, и обрету покой, и буду предаваться мечтам, и Вдова Правда не будет меня бес­покоить.
Explicit fabula alta
ПРОЛОГ ШУТА
Раскаявшийся пропойца закончил рассказ. Благодарные слушатели храпят, лежа вповалку на палубе. Не спит только шут – хотя и он тоже периодически клевал носом.
Р а с к а я в ш и й с я п р о п о й ц а: Я их не виню, Утоми­тельное это дело – слушать. Гораздо труднее, чем рассказы­вать самому. (Он давит себе на живот, который тихонько буль­кает.) Что скажешь, Шут?
Ш у т: Забавная история. Ты правда сбежал через канали­зацию?
Р а с к а я в ш и й с я п р о п о й ц а: Тебе не кажется, что я слишком вольно соединял метафоры? (Шут восклицает что-то невразумительное.) Может быть, стоит добавить визуаль­ных деталей? (Шут, мастер двусмысленных жестов, пожимает плечами.) Господи, им не понравилось!
Обида творца, творение которого не получило признания, выражается в рвотных позывах, и наш рассказчик перегибает­ся через борт. Воспользовавшись счастливой возможностью, Шут быстро взбирается выше по такелажу (уж он-то знает, как обставить свое выступление) и трясет жезлом, чтобы раз­будить остальных. Мутным и сонным, им все же приходится просыпаться.
– Брат Кай, – начинает Шут, – был просто в безвыход­ном положении…
РАССКАЗ ШУТА
Честолюбие, любезные господа, – игривый ребенок Судь­бы. Этакий баловник. Или, лучше сказать, баловница. Дева ангельской красоты, что завлекает сынов человеческих в про­пасть. «Поднимись к самой вершине, – манит она, – где об­ретешь вечную славу». И вот, дабы избегнуть забвения, люди бросаются сломя голову к гибели. К тому же забвению.
При дворе короля Бювара – а если по-нашему, Промо­кашки, но Промокашка звучит как-то не по-королевски, так что пусть будет Бювар, – итак, при дворе короля Бювара служил паж по имени Муха. Другого имени у него не было, ибо был он рождения самого низкого и не владел никакими зем­ными благами, и сам был неказист, и назывался таким нека­зистым именем. Он был рожден, чтобы служить. Отец его, придворный шут, заплатил за свои таланты головой (смех – неплохая забава, но излишек его так же губителен и опасен, как всякий яд). Мать – судомойка – растила сына одна, и Муха уже в нежном возрасте выучился премудрости держать голову низко склоненной, как и подобает слуге. Его глаза веч­но смотрели в пол. Он был ребенком коридоров для прислуги и черных лестниц. И все-таки глубоко внутри этой тихой и скромной души честолюбие билось, как подземный родник, питающий реку таинственную и не обозначенную на картах. Воды сии могли бы навечно остаться в подземных недрах; Дабы пробились они к поверхности, нужна катастрофа, сти­хийное бедствие (чтобы дождь лил сорок дней кряду, или слу­чилось мощное землетрясение). И сие бедствие, любезные мои господа, явилось в лице принца Баловника, единственного наследника престола.
– Эй, парень! – однажды окликнул принц Муху на утрен­нем королевском приеме в постели, где, кроме Мухи, прислу­живали еще тридцать человек. – Да, ты, костлявый. – Сото­варищи-слуги услужливо подтолкнули Муху к постели принца Баловника. – Как звать-то тебя?
– …
– Говори громче.
– М-м-му…
Напудренное лицо принца Баловника раскололось в улыбке.
– Парень, ты что, немой? Или просто тупой?
– Муха, ваше высочество.
Принц гадливо скривился, он подумал, что мальчик-слуга хочет сказать, что на него села муха, и даже взмахнул рукой, но потом понял, в чем дело, и рассмеялся:
– Я давно тебя приметил, Муха. Ты такой всегда скром­ный, услужливый. Ты мне нравишься. Да отдай ты кому-ни­будь этот воротник. Отныне мы будем друзьями.
Все, что было потом, казалось Мухе чудесным сном. Он так никогда и не узнал, почему принц решил его выделить и почтить своей дружбой – сам не понял, а спросить постеснялся. Каждое утро его будил паж, пудрил его всего от парика до пяток (под париком голова жутко чесалась!) и одевал в шел­ка. Потом его приводили к принцу и тот обнимал его и цело­вал в обе щеки, по-братски.
– Не надо краснеть и стесняться, друг мой, – говорил принц. – Подними глаза, посмотри на меня. На меня все же приятнее смотреть, чем на пол. Что с твоей шеей? – При этом принц в шутку крутил Мухе руку и отвешивал щелбан по за­тылку.
Муха потихоньку учился держаться свободнее, но это был долгий и трудный процесс, ибо мальчик привык к раболепной скромности и переучиваться было непросто.
– Да не будь ты таким зажатым, мы же друзья, – говорил принц Баловник, когда они с Мухой играли в войну оловян­ными армиями в игровой комнате.
– Да, ваше высочество.
– Прекрати кланяться и чесаться, – говорил принц, ког­да они с Мухой обрывали крылья насекомым в саду.
– Да, ваше высочество.
– И не называй меня ваше высочество, – говорил принц, когда они с Мухой мучили мышь в кладовой.
– Да, милорд.
По прошествии двух недель шлепков по бедрам и вульгар­ных шуточек Муха наконец осознал, как ему повезло. Силь­ный мира сего его выделил и приблизил к себе. Дружеские синяки у него на руках были печатями, подтверждавшими высшую милость. Никогда прежде ему и в голову не приходи­ло, что он может рассчитывать в жизни на нечто большее, чем роль скромного винтика в незамеченном механизме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81