Никто не знает историю Башни. Сложенная из кирпича и битума, без единого окна, она как будто явилась из далеко прошлого или непроницаемого будущего. Быстрым шагом ее можно обойти по кругу за час. Вершины Башни с земли не видно – она теряется в необозримых высотах. Даже в самые жаркие дни в ее тени всегда было зябко. Но мы не роптали, о нет. Ибо только безумец бранится на неприступную гору, люди же мудрые и рассудительные усиленно трудятся, если так нуж­но, в холодных долинах.
Неприступная Башня не была все же полностью недосяга­емой. Каждый год на Троицын день соискатели из молодых дарований сходились к Восточным вратам и приносили с со­бой свои изобретения или тащили их волоком по земле. Еще ребенком я каждый год приходил посмотреть, не улыбнется ли счастье кому-то из этих прыщавых юнцов-претендентов. Врата открывались с натужным скрипом, чтобы впустить их всех. Врата закрывались все с тем же натужным скрипом пе­ред носом растерянных соискателей. За все эти годы никто не остался в Башне. Горе несчастных отвергнутых было поистине беспредельным; я же часами просиживал у Восточных врат, изу­чал анатомию забракованных изобретений, всех этих часов и музыкальных шкатулок. Скрупулезно и вдумчиво, до последнего винтика. Все эти устройства без исключения являли собой ва­риации уже существующих механизмов. Боязливые и за­стенчивые их творцы по большей части только припаивали лишние зубчики на колесики или прокладывали бороздки, совершенно не нужные с точки зрения полезности. С такой работой справился бы и самый неумелый лудильщик.
Мое собственное изобретение – когда мне исполнилось восемнадцать, я наконец-то решился, – выгодно отличалось, без ложной скромности, своеобразием и самобытностью. Взби­валка для яиц, ножная, педальная. Я нисколечко не сомневал­ся, что это будет моим триумфом. Ее полезность в хозяйстве неоспорима: проблему количества можно решить, приложив лишь немного смекалки. Мне представлялись всякие ужасы – что мое изобретение украдут, или сломают из зависти, или кто-нибудь ушлый по-быстрому слепит какой-нибудь пла­гиат, – так что, стоя в очереди, я прятал взбивалку под пла­щом. И даже когда Восточные врата открылись передо мной, я больше боялся того, что снаружи, а не того, что внутри, и с облегчением переступил порог, оставив своих безымянных соперников позади.
Но едва я вошел в Башню, как тут же забыл обо всем. Уже потом мне доводилось бывать в больших соборах, в великих соборах, но по сравнению с Башней их высокие гулкие залы – просто жалкие хижины. Как описать ее величину? С чем соиз­мерить безмерность? Как будто идешь по широкой равнине под звездным небом. Ощущение пространства: безбрежного пространства, которое может существовать лишь под откры­тым небом. И все же это пространство было обнесено стеной, а небо скрывал каменный потолок.
Я обернулся на скрип. Врата закрывались за мной. Днев­ной свет превратился в узкую щелку и исчез совсем. Стало темно – хоть глаз выколи, – и тут в темноте раздались шаги. Я весь съежился от страха. А потом я увидел свет. Как блужда­ющий огонек на болоте. Он приближался ко мне, мерцая. И вот в этой тьме первозданного Хаоса я разглядел фигуру в сером монашеском одеянии, омытую кобальтовым свечением. Синевато-серые искры стекали с факела у нее в руке, словно то был не огонь, а вода. Человек обратился ко мне и велел подойти ближе. Я робко шагнул вперед. Чтобы как-то спра­виться с волнением, я полностью сосредоточился на человеке с факелом. Было трудно соизмерять расстояние и время, но, похоже, я шел к нему около двух минут. Когда я приблизился, то увидел, что он стоит возле каменного колодца. Проследив за моим взглядом, он поднял факел над головой, и я увидел тол­стую цепь из металла, уходящую вверх, в непроглядную тьму.
– Подъем до лебедки занимает больше пяти часов, – ска­зал он. – Я брат Нестор. Сейчас ты пойдешь со мной и пока­жешь свое изобретение. После этого, вероятнее всего, ты уй­дешь восвояси.
Прежде чем я успел ответить, брат Нестор нырнул в тем­ноту, как в море. Я пошел следом за ним, вернее, за светом его факела: водяной пар клубился в его синем сиянии, густой, как пыль. Влажный воздух пах древностью. Он подрагивал и ко­лыхался, пронизанный холодными и теплыми течениями. Мне было страшно. Он был как живой, этот воздух – изменчивая, неземная стихия, может быть, населенная призрачными фан­томами, каковые уже рисовались мне в воображении. Мы шли в полном молчании, и по прошествии долгих минут темнота впереди изменила текстуру и уплотнилась в кирпич и известь. Это была внутренняя стена Башни. Она манила к себе, со­блазняла, звала – и нельзя было противиться этому зову.
Наконец мы подошли к массивной двери, черной, как ан­трацит. Брат Нестор провел рукой по рукоятке факела, сбоку, и синее пламя потухло. Все опять погрузилось во тьму, а брат Нестор стукнул три раза по окаменевшему дереву. Задвижка с той стороны открылась, и дверь распахнулась. Внутри горел свет, хоть приглушенный и искусственный, в ту минуту он был для меня как неожиданный солнечный день посреди хму­рой зимы.
– Входи, не стой, – сказал брат Нестор, – нам еще долго идти.
Когда я вошел, мне послышалось чье-то дыхание за две­рью. Я весь обмер от страха и не стал задавать вопросов. Стара­ясь не отставать ни на шаг, я шел следом за братом Нестором по запутанным коридорам. Их освещали лампы, подвешенные на стенах, и каменный пол под ногами блестел в их синеватом свете, который был полусветом-полутенью. Мысли у меня путались. Если вот это Башня, то что было раньше? Вроде как внутренний двор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81