Я же сам первый позову ее. Я буду настаивать, ведь она мне сестра и я люблю ее. Только как мы все тут будем сосуществовать – это выше моего разумения. Мама три четверти своего времени будет убивать на приготовление ей чего-нибудь вкусненького, а оставшуюся четверть возиться с ее тряпками. А Роберта совсем спятит и будет неделями кипеть от ревности и досады: «Нет уж, послушай, Джеймс Диллон; если ты думать, я хоть на одну минуту останусь с твоей распрекрасной сестренкой...»
Нет, даже думать об этом не хочу. Куда ни сунься, повсюду будут разбросаны турецкие сигареты. Ванная вечно красная от хны; в пепельницах жвачки, на всех стаканах следы от губной помады, и журналы с кинозвездами на полу и на диване. Попробуй тут писать или читать. В доме вечно вертится очередной «красавчик» и «самый рафинированный человек на свете»; телефон звонит не переставая, дверной звонок тоже. И вечные советы по любому поводу от половых сношений до международных отношений этаким протяжным девичьим голоском.
Черт знает, может, лучше уж папа. В конце концов, мы его видели восемь месяцев тому назад. Хотя я ни в чем не уверен. Все у нас через пень колоду. Вытащим одно – тут же увязнем в другом. Иногда мне кажется, что, может, было бы лучше, если б мы сидели сложа руки и не рыпались.
Вчера вечером я пытался обсудить все это с мамой.
– Ма, – говорю, – как ты думаешь, что было бы, если бы я тогда, в пятнадцать лет, не пошел коридорным в отель? Что бы мы все делали?
– Ты же сам знаешь, как я к этому всегда относилась, – отвечает она. – Разве это дело – незрелому мальчику работать по ночам? Я не хотела, чтоб ты работал там. Ты же сам помнишь, сколько раз я говорила папе, а...
– Ради Бога, не заводи эту песню. Неужели, мам, мы даже поговорить по-человечески не можем?
– Я понимаю, о чем ты. Мне и самой все это не дает покоя. Только что толку. Как вспомню, что водила вас, малышей, за пять центов в кино, чтобы день в тепле провести. Как делили мы по крохам еду. Помнишь, какие игры мы придумывали? Накрошу, бывало, хлеба вам в тарелки на завтрак, залью кофе, и каждый кусочек – это рыба, а мы акулы. А днем хлеб и подливка – это автомобили, а наши рты – тоннели...
Я смеюсь:
– Да, да. И где мы жили, когда ты в аллее откопала этих двоих дорожных рабочих и привела их на постой. Помню, у нас с Мардж был игрушечный цыпленок по имени Дики, и как мы ревели, когда ты взяла и отнесла его в магазин и обменяла на жратву для этих двух постояльцев.
– Ага. А потом папа пришел, ничего не заметил и только болтает с набитым ртом: беднягам постояльцам остался один кофе. Они так и не вернулись.
Мы сидели уставившись в пол, не в силах посмотреть в глаза друг другу. Потом мама встала.
– Я думаю, тут ничего не попишешь, что было, то было. Пойду сделаю себе чайку и спать. Имею я, наконец, право на чашку чаю?
Я вскочил и пошел за ней на кухню.
– Разумеется, что было, то было. Кто говорит, что нет. Все к лучшему. Если б не это...
– Джимми?
– Да, мама.
– Не будь как папа. Не ищи вечного оправдания, как бы уклониться от своих обязанностей.
– Но, мама, если бы от этого хоть что-нибудь изменилось... если бы каждый мог устроиться...
– Устроиться – как? Без пищи, одежды? Прозябая у родственников и стыдясь соседей? Даже не думай об этом, Джимми.
Глава 13
Я делаю некоторые успехи на заводе. Это, конечно, еще не значит, что учетные книги приведены в полный порядок, но я хотя бы начинаю видеть просвет. Помните, я говорил о запчастях, которые мы в глаза не видели, но которые тем не менее от нас требовали учитывать? И это была прямо какая-то чертовщина, когда я начинал об этом думать. Так вот в конце концов я кое до чего додумался, и в результате на полсотни деталей стало меньше. Если бы мы, скажем, знали, что фюзеляж должен монтироваться с противопожарным перекрытием до того, как он достигает стадии установления моторов, зачем вносить в инвентарную книгу противопожарные стенки? Совершенно излишний труд. Можно на них начхать. Затем я подбил Муна просить главного диспетчера издать приказ о том, чтобы все запчасти находились строго по своим складам и там их учитывали – в предсборочном, металлопрокатном и прочих цехах, – прежде чем будут отправлены к нам по принадлежности. Тем самым это предотвратит или, во всяком случае, должно было бы предотвратить попадание на наш склад не имеющих к нам никакого отношения деталей. По крайней мере, если что-то и попадет к нам, мы можем винить в этом конкретный цеховой склад. Кроме того, по моему настоянию Мун велел Мэрфи провести инвентаризацию сборочной линии; когда он проведет ее и выяснит все, что у них там есть, я смогу разобраться в той путанице, в которой погряз. Предполагалось, что инвентаризацию проведет Вейл, потому что у него больше свободного времени, чем у Мэрфи, но он заявил, что Баскен один не справится со всеми поставляемыми запчастями, так что пришлось за это браться Мэрфи. Ему это было не по душе, и они с Вейлом поцапались, но я тут ни при чем.
Мне еще не приходилось работать в таком месте, где считалось, что я знаю больше, чем на самом деле. Мун и Мэрфи – да и Гросс – знали, что новая деталь будет входить в один самолет еще до того, как мы получаем количественный заказ на нее. Полагаю, здравый смысл должен был бы подсказать мне то же самое. Все, что мне надо было сделать – это взять деталь, отправиться на сборочные линии и найти самолет, к которому она подходит. Деталь становится действительной для всех последующих самолетов, начиная с этого. Всем это было ясно как день, кроме меня. Они настолько были уверены, что это ясно и мне, что не понимали, чего я так суечусь по поводу отчетной нумерации новых деталей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67