у Уолтера новый «понтиак»-купе, он на нем ездит, – прямиком туда и забрала его. Мама, я не думаю, что с папой что-то уж такое. Я купила ему новую одежду, привела в божеский вид, и сейчас он выглядит как раньше.
Правда, мама, с папой никаких беспокойств, и мы рады, что он у нас. Только лучше б ты все же написала ему большое письмо кое о чем. Лично я не хотела бы оскорблять его чувств, поэтому лучше тебе. Было бы хорошо, если б ты сказала ему, что надо посещать церковь и читать Библию, потому что там он совсем разболтался и привык вечно ругаться. Мне-то от этого ни горячо ни холодно, но Уолтер всегда приводит к обеду кого-нибудь, и, я чувствую, ему ужасно не нравится, что папа беспрерывно матерится. Я говорила ему, что раньше папа так не ругался, что этого всего он набрался в том месте, но разве ему чего-нибудь объяснишь.
Мама, я бы еще хотела, чтоб ты сказала папе, что надо пользоваться ванной. Я ничего с ним поделать не могу. Видать, он так привык к вольным просторам, когда бурил эти нефтяные скважины, что ему наплевать, что вокруг люди. К тому же мне кажется, что он плохо видит. Он отходит на пару шагов от крыльца и делает свое дело, а если ему нужно по-большому, он идет в кусты на переднем дворике. Я тут как-то вышла на двор и машу ему рукой, чтоб он увидел, что я рядом, а ему хоть бы хны. Может, все оттого, что папа страшно рассеянный.
Да, мама, будешь писать, не говори ему, что я тебе о чем-то писала, и не пиши ему ничего такого, что ранило бы его чувства. Он такой чувствительный. Просто скажи ему, что все хорошо и чтоб он пользовался туалетом. У нас один внизу рядом с телефоном и еще один наверху около спальни, что выходит на юг. Не сомневаюсь, что, если ты сможешь объяснить папе, что надо ими пользоваться, он поймет. Я бы и сама с ним поговорила, но я совсем отвыкла общаться с папой и не знаю, с чего начать.
Посылаю вам посылку со всякой всячиной. Не Бог весть что, но надеюсь, вам пригодится. На днях в магазине номер 1 получили из Канады всякие ветчины, а тебе, мамочка, надо есть больше мяса, вот я и взяла одну. Я положила еще сигареты и сласти и еще кое-чего: коробка оказалась слишком большой, но все равно ее надо было заполнить.
Да, только что позвонил Уолтер и сказал, что не придет домой, так что мне не обязательно уходить. Не знаю, с какой стати он так поступает. Я, пожалуй, приглашу Джонни сюда к нам, и папа сможет посмотреть на нас, потому что он, как и все, любит музыку и танцы.
Ответь поскорей, мама. И вы, Джимми и Фрэнки, тоже. Роберту не прошу, потому что не ответила еще на ее письмо. Но напишу, как только смогу. Надо бы, но у меня как-то сейчас все из рук валится. С любовью
Мардж.
P.S. Не пиши папе. Он, по-видимому, больше не может читать".
Прочел я письмо и говорю:
– Мама, эта девица что, совсем спятила?
– А что такое? – ощетинилась мать. – Мне кажется, с ней все в порядке. Она заботится об отце. Она всегда была доброй с нами. Между прочим, она, насколько я помню, единственный член семьи, который помнит о моем дне рождения, если на то пошло.
– И я помню, мама, – говорит Роберта. – Только так всегда получалось, что это совпадало с каким-нибудь неоплаченным счетом или квартплатой.
– Но послушай, ма, – говорю я. – Ты же понимаешь, что Уолтер этого не вынесет. Последний раз, что я видел его, он был на пределе, а папы еще тогда не было.
– Надеюсь, Мардж с ним справится, – говорит мама.
Когда с работы пришла Фрэнки, она встала на мою сторону:
– Джимми прав, мама. Лучше тебе написать Мардж и сказать, чтоб она отправила папу обратно.
– Но они не хотят отправлять его обратно.
– А куда им деваться? Пусть подержат его, пока мы все не подготовим.
– Что подготовим? О чем речь?
– Ну... пока Джимми не продаст рассказ.
– Когда еще это будет? Он не написал ни строчки за неделю.
– Час от часу не легче! – возопил я. – Вечно вы с больной головы на здоровую. Вы же сами знаете, почему я не писал. Что вы хотите? Чтоб я сидел в сточной канаве и тюкал?
– Не ори! – кричит Роберта.
– Так что вы от меня хотите? – повторил я.
– Ничего, – отвечает мама. – Абсолютно ничегошеньки. Только не мешай хотя бы тем, кто пытается что-то сделать.
Она встает и, тяжело ступая, удаляется, а Фрэнки говорит, чтоб я не обращал на нее внимания – она просто расстроена. У меня душа переворачивается. Насколько я помню, Мардж в жизни копейки не дала в семью. Но вот благодаря этой своей способности помнить день рождения мамы да еще привычке будить тебя посреди ночи, чтобы спросить, хорошо ли ты спишь, она в глазах мамы пуп земли.
Нет, я не ревную к Мардж, хотя ей всегда перепадало все лучшее. Уже после того, как папа стал при деньгах и не знал, что с ними делать, я разносил газеты, вкалывал на «Вестерн юнион» и подносил мячи на площадке для гольфа, потому что папа считал, что работа – любая самая что ни на есть вшивенькая работенка – «формирует у мальчика характер». А пока я все это делал, Мардж брала уроки скрипки за тридцать пять долларов в час. Но она ненавидела скрипку лютой ненавистью, а я любил...
* * *
Я, бывало, вытаскивал ее скрипку из футляра, играл гаммы и разучивал такие пьески, как «Дом, милый дом» и «Индюк в соломе», и это было, наверное, ужасно. А папа начинал ерзать и наконец спрашивал, неужели мне нечем заняться. Или останавливал меня и говорил: «Ну, будет. А теперь послушаем Мардж».
Я хотел быть скрипачом. Во всяком случае, я хотел быть подальше от таких работ, где каждый, кому не лень, помыкает тобой и ругает почем зря. Я хотел, чтоб мне никогда не приходилось выпрашивать у кого-нибудь деньги. Я хотел внимания к себе и восхищения и чтобы был шанс выразить себя. Я начал писать. Уж карандаш и бумагу всегда можно найти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67