Холодная та справка, недобрая. Не скажет о ней зверобой маленькому командиру-лейтенанту, присмотрится к нему сперва. Словом, так получилось, что разрешили охотнику идти куда он хочет от родной земли, от людей. Но только трудно оказалось покинуть насиженное место, в селе решил остаться Номоконов, терпеливо ждать, когда выведут всех врагов и опять разрешат охоту — таёжному колхозу не прокормиться на овсе. Тут, как на грех, фашисты напали. Прямо из столярки пришлось ехать в военкомат.
Здесь, на фронте, все торопятся. Ещё никто из командиров вот так спокойно и долго, с добрым сердцем не слушал Номоконова. Делать костыли, подбирать раненых и убитых, сколачивать паромы, прокладывать дороги, ставить на «нейтралках» заграждения —нужное дело. А вот не лежит к этому сердце таёжного человека. Тянет побродить с винтовкой, посидеть в засаде Быстрее бери, лейтенант, к себе охотника.
В его памяти все время всплывает день, когда по лесной дороге отступал полевой госпиталь. В задней машине везли безногих людей, которым Номоконов делал костыли. Врезался немецкий танк в машину с красным крестом, и надо только было видеть, что стало с людьми. Когда, стреляя, ушла немецкая танковая колонна, Номоконов пополз по канаве, чтобы забрать столярный инструмент, который был в машине, в мешке. Эх, лейтенант… На месте живых людей была груда мяса, из которой торчали острые щепки.
Вот с тех пор не может спокойно спать Номоконов. Машину ему не водить, грамоты нет. В пехоту просился —усмехнулись, сказали, что ноги слабые. В сапёрном взводе вроде и подходящее место, однако бревна таскать не может он. Ростом не вышел, сил маловато. Недавно услыхал Номоконов, что собирают в полку хороших стрелков, а только призадумался. Все говорят кругом о пушках, танках, самолётах… Будет ли толк от винтовок? Веру в своё оружие стал терять охотник. Может, сапёрное дело важнее?
А воевать надо. Так бывал, лейтенант, в забайкальских местах? Нет? Там синие горы, дремучие леса и очень много солнца. В пору цветения багульника до того хорошо в тайге, что на глазах у самых чёрствых людей выступают слезы удивления и радости — такая песня есть у тунгусов. Серые камни светлеют, старые кедры с берёзами шепчутся. Если не остановить фашистов — большое горе и в тайгу придёт. Добра не жди, если один народ наступит на грудь другому народу. Куда ещё отступать, в какой лес? Большому народу не спрятаться в тайге.
— Будет толк и от винтовок, — твёрдо сказал Репин. — Скажите, Семён Данилович, вот что. Говорят, вы молитесь по вечерам, какие-то наговоры от пуль знаете. Вы верующий?
— Чего? — удивился Номоконов. — Богу молюсь?
— Дело ваше, конечно, — смутился Репин. — Вроде шаманите вы, песни религиозные поёте?
— Болтают, лейтенант! Не верь! Гм… Ишь куда повернули… тут особая молитва, по старинному поверью… Это я по фашистам, которых на тот свет отправил!
— И много вы убили фашистов?
— Ещё двух завалю — ровно три десятка будет.
— Бывает и у сапёров, конечно… — кашлянул лейтенант.
— Пошто сумлеваешься? — нахмурился Номоконов. — Так нельзя, худо, лейтенант. Я не живу без правды. Всех помню, хорошо считаю. На, гляди! — протянул он Репину курительную трубку. — Это я между делом, как следует ещё не брался. Много лет трубке, которую держит в руках маленький лейтенант. Из корня лиственницы, душистого и крепкого, выточил её Данила Иванович Номоконов —потомственный охотник-следопыт из рода хамнеганов, подарил сыну. По древнему закону тайги сыновья удостаиваются этого в особо важных случаях: получая из рук отца оружие в день добычи первого большого зверя или в день свадьбы. Значит, на свою дорогу выходит сын, становится сильным, большим, самостоятельным. Семён Номоконов поставил свой чум возле отцовского в восемнадцать лет. А трубку от отца получил позже — в тяжёлый, очень памятный день. Но об этом потом, лейтенант…
Не украшение на отцовской трубке у солдата Номоконова. Не знают русские обычаев тайги: тунгусы отмечают добрую охоту памятными знаками на оружии. Всегда, ещё в глубокой старине, так делали. Обычай требовал не забывать убитых зверей, и когда приходит тунгусу смертный час, сказать о них своему богу и попросить прощения: из-за нужды были убиты. Потом не стали верить, узнали, что нет богов и совсем не нужны шаманы, которые всегда велели терпеть, обещая счастье там, на небе. Поняли, что только совместным трудом можно преодолеть невзгоды и лишения — много их было, лейтенант, при кочевой жизни. А обычай сохранился. Когда в колхозе охотились —тоже считали. Только теперь иначе. Товарищей хотелось перегнать, как можно больше мяса и пушнины добыть для всех народов. Разглядывали друг у друга приклады берданок. Не только председатель — жена и дети радовались, когда видели на оружии охотников все новые и новые отметки.
Когда в семье Номоконова умер и третий ребёнок, он решил позвать шамана. Далеко за ним ходил, на север. Приехал на оленях жирный человек, прыгал-плясал, деньги брал, водку пил и сказал, что не будет больше горя в семье. Ещё трое детей умерли! Ещё трое шаманов деньги брали и плясали. А почему Прокопий уцелел? Русский доктор выходил его! А Мишку и в больницу не понадобилось возить. Дали парнишке порошок, сделали укол, и пропал жар, который уносил детей в могилу. С тех пор прочь гнал Номоконов шаманов и не слушал их речей.
— Ещё один секрет слушай, лейтенант. На оружии у тунгусов из рода хамнеганов ведётся и такой счёт: на прикладе маленькими точками, в кружок, отмечают они убитых волков. Закон тайги так велит: даже если один патрон остался и сохатый на мушке, а увидел волка— стреляй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71