Все сдаём. Спроси детей, много они лепёшек за войну поели?
— Раньше охотой крепко жили, — заметил Номоконов.
— А с кем будешь охотиться? — спросил председатель. — С бабами? Кто разрешит создать такую бригаду? Думали об этом, советовались. Отошёл зверь от наших мест, исчез. Мы как-то насчёт завода заикнулись — глины здесь много. А из района позвонили и спрашивают: «Нечем заняться, председатель? Вот тебе ещё пятьдесят гектаров овса на прибавку к плану».
— А зачем глина? — не понял Номоконов.
— Как зачем? Кирпичи можно делать, продавать.
— Пустое дело, — махнул рукой старшина. — В лесу не строят дома из глины. Скот надо разводить, картошка хорошо росла. А люди будут — солдаты домой возвращаются.
— Где твои солдаты жить будут? — спросил председатель. — Кто остановится в нашем селе? Слышишь, как поют провода? Шумят, гудят, а попробуй подключись! Чужие. На комбинате электрические лампочки на улицах светят, даже в кладовках горят, а у нас коптилки мигают. Люди на свет пойдут, понял?
Позже, когда графин был опорожнён, вплотную подвинулся председатель к Номоконову и заговорил:
— Меня снимут скоро, знаю… Да и не по душе мне это председательское место. Тебе вот что советую, слушай. Сколько у тебя ранений? Детишкам учиться надо, из-за этой работы и школу побросали. Потом не уйдёшь из села, поздно будет. А сейчас никто не задержит, валяй.
— Куда?
— К старателям подавайся, на комбинат. Свою лошадь имеешь — с большим добром будешь. Кто уехал — все хорошо устроились. Ты заслужил. Осмотрись завтра, прикинь и решай.
— Ладно, все прикину, председатель.
На рассвете проснулась Марфа Васильевна и вздрогнула: все события вчерашнего дня показались ей сном. Крепко спали сыновья, а Семена не было дома. Накинула она на плечи солдатский бушлат мужа и вышла на улицу. Двуколка стояла на месте. На снежной пороше, выпавшей за ночь, виднелись свежие следы.
— Куда это он?
Поздно вечером, когда ушёл председатель, долго держал Семён Данилович на коленях своих маленьких сынишек, трогал их за худенькие подбородки, ощупывал слабые руки, хитро подмигивал. Медвежьего сала надо парнишкам, сочной сохатины, изюбриных почек, облитых жиром. «Потерпите, — сказал, — ещё несколько часов, зверя завалю». Мало спал в ту ночь старшина, поднял голову, осторожно отодвинулся от жены, оделся, взял винтовку. К рассвету он был далеко от дома.
Повинуясь седоку, Шустрый рысью переходил через пади и лесные поляны, взбирался на пригорки. Вон там, за увалом, заветное место. Не только детям — всем надо мяса. Не может быть, чтобы не разрешили создать охотничью бригаду! Сам командир дивизии приказал выдать винтовку — понимает человек, для чего она нужна в таёжном колхозе. Чувствует Номоконов: напрасно начальники, приезжавшие в село до войны, распустили охотничью бригаду, отобрали берданки. Только совсем глупый человек обратит оружие против своего же кровного дела!
Рассветало, а Номоконов не видел звериных следов. Пожар случился, пал прошёл по урочищу? Раньше охотники никогда не приходили отсюда пустыми.
Номоконов взбирался на скалистые вершины, осматривал лес, прислушивался. В чащобы заходил следопыт, к ключам и самородным солонцам проникал, снова садился на коня, переезжал в другие пади. Ни одного следа сохатого, ни цепочки соболиного нарыска! Табунок рябчиков пролетел, белка прыгнула с дерева на дерево, косули наследили… Все не то, не то…
К вечеру, исходив и изъездив десятки километров, выстрелил Номоконов: сбил большого козла-рогача, вышедшего на утёс. Забрался охотник на гору, тронул ногой добычу и, усталый, присел на валежину.
На западе горело зарево заката. Светились старые камни, кусты багульника, стволы деревьев. В небе плыли большие косматые облака, а горизонт был чистым, предвещавшим назавтра добрый день. Матово белели остатки первой пороши, порывистый ветер приносил из низины свежие запахи поздней осени. Шумели, чуть раскачиваясь, деревья. На фоне вечерней зари оголённые, тоненькие веточки лиственниц были похожи на снайперскую сетку-вуаль.
Долго сидел Номоконов, погруженный в тревожные думы.
Далеко вокруг простиралась величественная кормилица-тайга. Близилась ночь, серый сумрак становился все гуще. На небе, как огни в деревеньке, загорались первые звезды, но охотник не торопился уходить. Шелестящее — поющие звуки надоедливо лезли в его уши. Встряхивал головой Номоконов, хмурился. Такой звук он слышал вчера, когда подъезжал к дому, так звенело над головой рано утром. Разговаривали провода, висевшие над тайгой. Опять вторглись они во владения охотников, снова близко подошли, зазвенели. Так было и раньше, когда строилась железная дорога. В непроходимые дебри убегал зверь от страшных звуков железа. Снимались с мест и уходили все дальше в тайгу охотники-тунгусы.
Эхо сильного взрыва прокатилось по таёжным распадкам. Второй, третий, четвёртый… Где-то позади, наверное на комбинате, рвали землю.
«Откуда тут быть большому зверю? — грустно подумал охотник. — Надо уходить отсюда, все бросить, перекочевать. В северные колхозы податься. Лошадь есть, три сотни патронов выдали… А может, правда, в старательскую артель записаться? Не себе ведь берут, а стране отдают люди намытое золото? Работают сообща и живут, сказывают, лучше.
А что говорит партия? Что сказал маршал? Какие слова говорил на прощанье командир дивизии?
— Надо засучить рукава и восстанавливать хозяйство.
Но что делать в колхозе? Опять гнуть полозья для саней, телеги ладить? Нет навыков к хлебопашеству, нет грамоты. А может, сторожем устроиться? Все-таки девять ран, четыре на руках… Ночью караулить колхозное добро, а днём на своём коне сенцо да дровишки возить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71