Наверное, ему было стыдно.
— Теперь моя очередь, — сказал он. — Я пойду впереди.
— Правильно, — согласился Номоконов. — Теперь можно, командир, вали. С оружием чего в лесу зря шататься?
Вдвоём часто подходили к дороге, по которой двигались на восток немецкие войска, осматривались, выбивали цель. Сухо трещала очередь, гулко звучал винтовочный выстрел. Крутой вираж делал мотоциклист. Брызгало осколками ветровое стекло легковой автомашины. Или грузовик, случалось, останавливался. Выпрыгивали из кузова немецкие солдаты, открывали дверцу машины, с удивлением смотрели на шофёра, вывалившегося к их ногам, густо били из автомата по канавам и деревьям, поливали длинными очередями бугорки земли, пни и кустарник.
Шли на восток четыре дня.
Не пришлось младшему сержанту Смирнову и солдату Номоконову опять переходить через линию фронта — она откатилась назад.
Туда же промчались немецкие легковые машины, покатили грузовики, потащились повозки. Послышались близкие орудийные выстрелы. А потом, все сокрушая, пронеслись танки с красными звёздами на башнях.
Это было 16 августа 1941 года.
В тот день сидел Номоконов среди своих солдат, ел жирные щи, с наслаждением потягивал из кружки густой, чёрный чай. Вечером он разжёг костёр, в одиночестве долго сидел возле него, о чём-то думал. Подошёл младший сержант Смирнов, расстелил шинель, улёгся под деревом, но вдруг поднял голову. Закрыв глаза, Номоконов покачивался, говорил сам с собой, тихо тянул заунывную мелодию.
— Вы чего, Семён Данилович? Молитесь?
— Нет, командир, — спокойно сказал Номоконов. — Это я песню вспомнил. Из нашего рода, старинную…
Номоконов раскалил проволочку, которой прочищал мундштук своей большой обкуренной трубки, и, шевеля губами, выжег на её остове несколько точек. Лёгкие дымки взвились и растаяли в воздухе. Смирнов блаженно вытянул ноги, положил голову на локоть и отвернулся — мало ли что придёт в голову человеку со скуластым лицом, раскосыми, очень спокойными глазами. Младший сержант слышал слово «дайн-тулугуй», которое произносил Номоконов, но не решился спросить, что значило оно: каменно строгим стало лицо солдата.
ВО ВЗВОД К МАЛЕНЬКОМУ ЛЕЙТЕНАНТУ

Ты воевал в лесах и на болотах,
Дороги строил, возводил мосты.
Тебе спасибо говорит пехота.
Скажи, солдат, откуда родом ты?
— Откуда я? Да, видно, издалече,
Из тех краёв, где воевал Ермак.
Давай закурим, что ли, ради встречи
По-плотницки!
Я — плотник, сибиряк…
В середине августа 1941 года только что сформированная 34-я армия и часть сил 11 —и армии Северо-Западного фронта при активной поддержке авиации нанесли внезапный контрудар из района юго-восточнее Старой Руссы в северо-западном направлении.
Тысячи солдат и командиров, выходивших из окружения, примкнули к частям, контратаковавшим гитлеровские войска. В красноармейской книжке Номоконова отметили, что он имеет «тульскую винтовку № 2753, вещевой мешок, котелок и флягу с чехлом». Люди, к которым попадали документы пожилого солдата, категорически требовали идти туда, где одуряюще пахло лекарствами, где метались и бредили раненые. Гитлеровцы подтянули к месту прорыва крупные силы, завязались тяжёлые бои, и Номоконову приказали выносить с поля боя раненых и убитых. Немцы стреляли в санитаров из пулемётов, накрывали минами… Людям же с красными крестами на сумках отвечать на огонь не полагалось.
И в похоронной команде с недельку побыл Номоконов. Не подошёл. Маленький человек со скуластым лицом, зарыв убитых, склонялся перед бугорками земли на колени и долго шевелил губами. Говорили, что он молился…
Кому-то потребовались плотники, их быстро разыскали, и к слову «санитар», записанному в красноармейскую книжку Номоконова в госпитале, прибавились другие слова: «сапёрная рота 529-го стрелкового полка, сапёр». Здесь были тяжёлые, но привычные дела. Наводили переправы, настилали гати через болота, прорубали в лесу дороги, ставили заграждения. Часто отступали последними, под огнём врага. К концу сентября 1941 года 34-я армия отошла с боями к Валдайским высотам.
С винтовкой, попавшей ему в руки в Старорусских лесах, Номоконов теперь не расставался. К переправам через реки и болота частенько подъезжали на мотоциклах немецкие разведчики. В такие минуты, отложив топор в сторону, Номоконов брался за винтовку. После каждого выстрела любовно поглаживал солдат гладкое ложе своей винтовки. Она била исключительно точно: и на триста, и на пятьсот метров, а однажды рано утром достала немца, до которого было с километр. К вечеру возле убитого уже ходили вороны.
Винтовок теперь было много, но сапёру все казалось, что меткую трехлинейку отберут у него. И когда вызвали однажды «по стрелковым делам» на командный пункт, он встревожился. Командир подразделения старший лейтенант Солнцев встретил солдата словами:
— Рассказывайте, Номоконов, как вы отбили вчера командира взвода?
— А чего сказывать? Дело обыкновенное. Ночная разведка боем, как видно, была неудачной, и, понеся потери, пехотинцы откатились к своей траншее. Санитары весь остаток ночи искали раненых и убитых, а сапёры закрывали проходы в проволочном заграждении. На рассвете заметили людей, копошившихся на поле. Сперва думали, что это свои, а потом разобрались. Сапёров было пятеро, а фашистов — восемь. Враги кого-то испугались и, подхватив нашего раненого, переползли в колок.
— Куда?
Номоконов разъяснил, что колок — по-забайкальски — полоска кустарника, который обычно растёт по соседству с большим лесом. Колок был редкий, фашисты затаились, но их было видно. От густого ельника врагов отделяла старая пашня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71