«Император Николай II отрекся от престола за себя и сына Алексея в пользу своего брата Михаила Александровича».
Павлова ощутила в себе на какой-то миг потребность немедленно, завтра же уехать в Россию. Так хотелось увидеть мать, старых друзей, слышать русские песни, говорить по-русски… Но… Дандре отрезвил ее: «Сейчас бросить труппу?! Мы должны возвратиться с нею в Лондон!»
Истинное призвание владеет творцом, как опутывающая его кандальная цепь. Он не чувствует этих кандалов, пока удовлетворяет свое призвание, но при попытке избавиться от плена становится беспомощным и бессильным. Павлова всем сердцем была на родине. Но это же чувство любви к России оправдывало ее кочевую жизнь. Именно сейчас она обязана еще деятельнее знакомить людей всего мира с замечательным русским искусством. Ведь искусство сближает народы. Так думала Павлова, находила в себе новые силы и продолжала гастроли.
Из Америки труппа Павловой перебралась в Мексику. Ее спектакли должны были состояться в Мехико. Город этот расположен на обширной равнине, окруженной горами. В нем были и музеи, и дворцы, и памятники великим людям. В этом культурном городе труппе Павловой предложили выступать перед сорокатысячной аудиторией на… арене для боя быков. И каждый раз, как нарочно, ровно в пять часов дня, когда артисты находились уже на арене, начинался дождь. Анна Павловна это совпадение принимала с юмором.
Дирижером в этой поездке был Теодор Штайер, австриец, окончивший консерваторию в Вене. До встречи с Павловой в 1910 году он дирижировал лондонским оркестром.
В один из таких дней, когда Штайер стоял уже за своим пюпитром и, как обычно, хлынул дождь, кто-то услужливо поднял над головой дирижера огромный зонт. Под такой «крышей» он и провел увертюру. Ситуация смешная, даже Павлова не могла удержаться от смеха, глядя на своего старого друга.
В Мехико Павлова исполняла и мексиканские национальные танцы. Каждый раз в конце номера к ней на сцену со всех сторон летели широкополые сомбреро, которыми мексиканцы особенно дорожат. Таким способом публика благодарила артистку. Еще более ценили зрители свои шляпы после того, как Павлова бросала их обратно владельцам.
Мексиканские танцы исполняла Павлова не случайно. В каждой стране, где ей приходилось бывать, она брала уроки национальной хореографии. Она никогда не упускала случая чему-нибудь научиться, справедливо полагая, что к тому же, «возвращая» народу его танец, она тем самым благодарила его за гостеприимство. Она требовала, чтобы и члены ее труппы приобщались к искусству страны, где они выступали, и добивалась для них специальных просмотров национальных танцев.
Раздумывая над происхождением танцев у разных народов, Павлова находила, что они рождены природой данного края и связаны с его бытом. Для нее самой природа оказывалась толчком к творчеству, причем «природу» она понимала широко — это и леса, и поля, и реки, и естественность в характере человека. Вот почему балерина так вдохновенно исполняла миниатюры: «Лебедь», «Калифорнийский мак», «Стрекоза», «Осенние листья». Интуиция как дар природы, естественность перевоплощения позволяли Павловой изображать средствами, доступными только ей одной, птиц, стрекоз, бабочек, даже цветы, листья.
Этой естественности и интуиции Павлова обязана своему детству, тому, что с ранних лет она научилась понимать сердцем шум леса, пение птиц, стук дождя, белизну снега, солнце. В каких бы странах она ни бывала, у каких бы народов ни училась, она никогда и нигде не теряла ощущения той природы, среди которой выросла. Воспоминания о России были опорой для художественной натуры Павловой.
Как только закончился контракт с Диллингемом и его контрагентами, Анна Павловна стала готовиться к отъезду и с ближайшим пароходом, направлявшимся в Англию, уехала в Айви-Хауз со всей своей труппой.
Но отдыхали недолго. Заключенные контракты обязывали труппу менять города, и они менялись, словно в калейдоскопе. Сегодня Павлова выступала на лиссабонской сцене, завтра была уже в Мадриде, затем ее видел Париж. В этом вихре передвижений, казалось, некогда было даже свободно вздохнуть. А она успевала еще и почувствовать те изменения, которые неизбежно порождала быстротекущая жизнь. Павлову мучили сомнения — в театр пришел новый зритель, и мысли и вкусы публики стали иными. На европейских сценах танцевали новые сюжеты, по-иному.
Оставаясь классической балериной, Павлова не отвергала искусство Айседоры Дункан. Ей нравились отдельные танцы американской танцовщицы, она восхищалась простым античным костюмом Дункан. Но себя русская балерина не представляла на сцене без трико. Она считала, что оно, плотно облегая ноги, делает их красивыми, в трико легче создать иллюзию легкости, бестелесности, как раз то, без чего не мыслится классический танец.
Многие журналисты добивались встречи с русской балериной, чтобы узнать ее мнение о современной хореографии. Павлова отвечала, что после войны люди стремились поскорее забыть ужасы военного времени, жаждали забвения и веселья, — родились новые танцы, простые, к которым не надо готовить себя физически и духовно, их может танцевать любой. Но, к великому сожалению, упрощенная хореография позволяет исполнителям переходить грань эстетики. Да, нужны танцы новые, но это не значит — некрасивые, вульгарные. Сама она, Павлова, не оправдывает подобное упрощение искусства.
XIV. Сенсация всего цивилизованного мира
Истинный артист через танец или другой вид искусства всегда стремится к красоте.
А. Павлова
Павлова отсутствовала в Европе пять долгих лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106