если не Гагарин или Титов, то, пожалуйста, Николаев или Попович. А собирать подписи каждого встречного — книжек не напасёшься. Так и осталась она без автографа Валерия Быковского с датой 13 июля 1963 года — автографа, который назавтра стал бы уникальным. Мораль: коллекционер должен помимо всех прочих качеств обладать также и предусмотрительностью.
Вечером, когда жара немного спала (в летние месяцы старожилы космодрома комментируют это так: «Похолодало. Всего тридцать девять»), автобус повёз Быковского, Волынова, руководителей их подготовки, врачей на нашу рабочую площадку. Приехали, остановились у домика космонавтов. Валерий и Борис вошли в него. Выйдут теперь уже только, чтобы одеваться для старта, завтра рано утром.
Это завтра началось с того, что, как всегда, собралась — непосредственно на стартовой площадке — Госкомиссия, чтобы дать «добро» на предстоящий пуск. Собралась на этот раз уже не в землянке — «банкобусе», а — очередной шаг на пути прогресса! — в специально построенном домике с залом, который был бы вполне на месте в хорошем клубе завода средней величины. Но — такова уж сила традиций — и этот удобный, даже, я сказал бы, уютный зал, будучи введён в эксплуатацию, незамедлительно получил неофициальное, но оттого ещё прочнее к нему приставшее наименование «банкобус». Вообще надо сказать, терминология на космодроме действовала — на зависть многим другим отраслям науки и техники, где она все никак не может устояться, — весьма стабильно. Каждая вещь, каждое помещение имело своё строго соблюдаемое, единое и всем понятное наименование. Едва ли не единственным исключением оказалось помещение в бункере, вплотную примыкавшее к пультовой. Его называли иногда «комнатой членов Госкомиссии», а иногда — «гостевой», по-видимому в зависимости от того, как расценивал говоривший роль членов Госкомиссии в обеспечении очередного пуска.
Итак, мы собрались в новом «банкобусе».
За минуту до назначенного времени начала заседания вошли руководители пуска и члены Госкомиссии. Один из них перездоровался со всеми присутствующими (а их набралось добрых несколько десятков человек) за руку. Почему-то подобный демократизм вызвал у некоторых участников совещания удивление: зачем, мол, это ему понадобилось? Но у меня, да и у большинства присутствующих создалось впечатление, что таким способом вошедший хотел подчеркнуть своё уважение ко всем — не только к руководящим, но именно ко всем — участникам уникальной работы по пускам пилотируемых космических летательных аппаратов.
Немного спустя, когда Быковский будет уже в космосе, Титов скажет: «Ему на долю выпало все, что по законам вероятности должно было бы распределиться на пятерых». В день старта — после того как космонавт занял своё рабочее место и провёл в нем законные, предусмотренные программой два часа — был объявлен перенос на полчаса, потом ещё на час, потом ещё… Итого он провёл из-за неожиданно возникшей и не сразу раскушенной неполадки пять (пять!) напряжённых предстартовых часов, каждую минуту не имея уверенности, что очередная задержка будет последней и что вообще пуск не будет отменён (или отложен, что, в сущности, почти одно и то же). Перенёс эту, ни в какие нормы не укладывающуюся нагрузку Валерий железно!
На связи с космонавтом сидел Гагарин. Все время развлекал его как только мог. Потчевал музыкой («У нас как в хорошем ресторане: заказывай, чего тебе сыграть»). Сначала говорил небрежным тоном:
— Маленькая задержка.
Потом, когда «маленькие задержки» стали оборачиваться уже не минутами, а часами:
— Потерпи немного ещё.
Пытался смешить:
— Тебе хорошо лежать! А мы тут бегаем…
И только перед самым стартом, когда уже пошла кабель-мачта, как-то очень тепло, сердечно и в то же время значительно сказал:
— Гордимся твоей выдержкой!
Да, психологию человеческую Гагарин понимал — недаром выступил через несколько лет вместе с доктором В.И. Лебедевым как соавтор книги «Психология и космос». А кроме того, наверное, хорошо помнил, как за ним самим только со второй попытки закрыли входной люк космического корабля.
Со временем эта традиция укрепилась — и у нас, и в Америке. Каждый очередной космонавт, переговариваясь по радио, слышал не абстрактную Землю вообще, а хорошо знакомый дружеский голос своего, как правило, уже побывавшего в космосе коллеги. Слышал его компетентный совет, хорошо отобранную («Именно то, что нужно») информацию, иногда просто шутку — это тоже шло на пользу делу. Когда летом 1975 года проводился совместный советско-американский ЭПАС (экспериментальный полет «Аполлон — Союз»), я узнал, что в американском Центре управления полётом в городе Хьюстоне постоянно дежурили астронавты для связи с экипажем «Аполлона», и назывались они, как мне кажется, очень выразительно и точно: экипаж поддержки.
Особую роль такие экипажи сыграли позднее, когда пошли длительные космические экспедиции — начиная с 18-суточного полёта А. Николаева и В. Севастьянова и, далее, многомесячные, вплоть до полёта В.Г. Титова и М.Х. Манарова, длившегося целый год!
Правда, не всегда и не у всех, особенно поначалу, это дело встретило полное понимание. В своей книге «Век космоса» Владимир Губарев рассказал, как однажды в ЦУПе решили «психологически поддержать» давно работающий в космосе и несколько подуставший экипаж, для чего затеяли провести с ним шахматную партию. Из Москвы последовал недовольный звонок: «Что, экипажу нечего делать в космосе?»
Но полезное дело не заглохло и даже получило дальнейшее развитие. Экипажи поддержки стали, если можно так выразиться, сборными:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121