К экзаменующимся он относился не то чтобы придирчиво — нет, конечно, он никого не «топил», — но и случая вполголоса отметить каждую неточность очередного ответа не упускал. Психологически его было нетрудно понять: у него даже в сознании не укладывалось, как же это можно — не знать досконально, до последней тонкости всего, что хотя бы в малой степени связано с предстоящими нашим слушателям космическими полётами! Ну а позднее, когда я узнал о не оставлявшем его стремлении лететь в космос самому, то подумал, что было в переживаниях Константина Петровича на этом экзамене нечто от того, что делало его не только судьёй, но и немножко, скажем так, соискателем… Во всяком случае, когда один из отвечавших не сразу справился с каким-то вопросом (кажется, о ходе изменений перегрузки на активном участке полёта), мой сосед с явным трудом усидел на месте. Но оценки всем шестерым «мальчикам» выставил отличные. Впрочем, они действительно отвечали, в общем, уверенно — я уже говорил об этом. …И вот Феоктистов на космодроме в преддверии пуска «Восхода». Вообще его фигура здесь привычна; мне, например, даже как-то трудно было бы представить себе космодром, предстартовые обсуждения и совещания, вывоз ракеты, наконец, сам пуск — без Феоктистова. Но раньше он, кроме всего прочего, учил, проверял, инструктировал, натаскивал других. А сегодня — даже как-то неудобно устраивать ставшую обязательной предстартовую проверку знания инструкции и усвоения задания им, Феоктистовым, который, можно сказать, каждую букву во всех этих инструкциях и заданиях если не писал собственной рукой, то уж во всяком случае пропустил через обработку своим острым, критическим умом!
Да и не в одном «неудобстве» заключалось дело. Просто нецелесообразно это было бы — экзаменовать Феоктистова. Не говоря уж о том, что не вполне безопасно. Попробуй задай ему какой-нибудь сильно заковыристый вопрос — а он возьмёт да и посадит в лужу экзаменатора.
Вообще же, надо сказать, относились все окружающие к нему как к космонавту доброжелательно. Факт его предстоящего полёта радовал. Причина такого отношения, я думаю, заключалась не только в личности Константина Петровича (хотя и это, конечно, играло немалую роль), но и в том, что он открывал новый этап развития космонавтики — новую главу, которую можно было бы назвать «Учёный в космосе». Главу важную прежде всего не для самоутверждения космической творческой интеллигенции (в этом, насколько я мог видеть, специальной надобности не было; чувствовала себя космическая интеллигенция вполне уверенно, да и вообще времена существования пренебрежительных формулировок, вроде «перепуганные интеллигентики», давно остались позади), но главным образом из соображений чисто практических. Факт возможности существования и осуществления разумной, заранее запрограммированной деятельности человека в космосе был доказан первыми полётами. Теперь наступала пора эти раскрывшиеся возможности реализовать — начать исследовательскую работу в космосе. Технические, биологические, астрономические и многие другие исследования требовали высококвалифицированных — а значит, поскольку, как установил ещё Козьма Прутков, нельзя объять необъятное, — достаточно специализированных исполнителей.
Сейчас мы знаем имена многих космонавтов — кандидатов наук. А космонавты К.П. Феоктистов и А.С. Елисеев — доктора технических наук, Г.М. Гречко — физико-математических. Наверное, пока эта книжка выйдет в свет, появятся новые космонавты — обладатели учёных степеней: кто-то, уже имеющий такую степень, полетит, кто-то, уже летавший в космос, защитится… Да и не в степенях и званиях, в конечном счёте, дело. Важно другое: сейчас не уходит в космос ни один пилотируемый корабль, на борту которого не было бы учёного, специалиста в определённой, конкретной области знания.
И хочется напомнить, что первыми, правофланговыми в этом, уже сегодня достаточно длинном и непрерывно растущем списке стоят — Константин Петрович Феоктистов и Борис Борисович Егоров.
Когда-то в авиации — снова возвращаюсь к аналогии с ней — лётчик-испытатель с высшем авиационно-техническим образованием был белой вороной. Ему приходилось делом доказывать своё право на, образно говоря, место под солнцем — а если не образно, то в пилотской кабине испытуемого самолёта. Но прошли годы, и фигура лётчика-инженера не только на испытательном аэродроме, но и в строевой части стала основной, ведущей. Появились и лётчики-испытатели — учёные, исследователи. А теперь нечто очень похожее мы видим в космонавтике. Что это — совпадение? Нет, скорее — закономерность.
Старт и весь суточный полет «Восхода» прошли вполне гладко. Но завершающий этап этой работы и особенно первые дни после посадки протекали по ряду причин, от космодрома, да и вообще от космических исследований достаточно далёких, не то чтобы неблагоприятно, но как-то непривычно, не так, как стало уже традиционным по опыту всех предыдущих полётов.
Началось с каких-то мелких накладок с поступлением в пункт руководства оперативной информации о заходе на посадку и приземлении корабля. По идее, в это время отовсюду должны сходиться сообщения, из которых, как мозаика из камешков, складывается общая картина — и о том, что видят поисковые группы, и о принятых сигналах, которые свидетельствуют об исправном и происходящем в должной последовательности срабатывании систем: тормозной двигательной установки, разделения отсеков, раскрытия парашютов.
Словом, совокупность появления в эфире всего, что должно появляться, пропадания того, чему положено пропадать, а главное, результатов прямых наблюдений с Земли, с самолётов, с вертолётов в районе посадки — все это и даёт возможность воссоздать картину происходящего в целом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121