Прежде всего я отдавал отснятые пленки и брал новые, которых мне должно было хватить до следующей встречи. Кроме того, всегда приходилось отвечать на вопросы и давать пояснения к ранее переданным материалам. Так в полной безопасности и за спокойной беседой проходило около часа, затем меня отвозили назад в центр города, высаживали неподалеку от станции метро, и десять минут спустя я был уже в Западном Берлине.
Моего нового связного звали Дик. Не знаю, почему он выбрал это английское имя, говорили мы всегда по-русски. Дик был коренастым мужчиной лет пятидесяти, с бледным лицом и приветливым выражением глаз, смотревших сквозь толстые стекла очков в роговой оправе. Вел он себя спокойно и немного по-отечески, всегда внимательно выслушивал собеседника, а его соображения, когда он считал нужным их высказать, были тщательно взвешены. За пять лет наших ежемесячных встреч я очень полюбил его и искренне огорчился, когда, завершив работу в Берлине, должен был попрощаться с ним. Больше мы никогда не виделись. Оказавшись в Москве, я сразу спросил о нем, и мне ответили, что несколько лет назад он умер от рака.
В отношениях как с Диком, так и с другими офицерами КГБ, с которыми мне приходилось иметь дело, меня поражало их почти полное «невмешательство» в мою работу. Проведение операций целиком зависело от меня самого. Они никогда не давали мне указаний, что делать, и абсолютно верили передаваемой мною информации. Мне казалось, что это противоречит общеизвестной советской практике: никогда не принимать решений, не получив санкции вышестоящего начальства. Мой двадцатипятилетний опыт жизни в Советском Союзе подтвердил, что это действительно отличительная черта и слабость всей системы. Даже самые, казалось бы, пустяковые вопросы не решаются без предварительного согласования с «руководящими товарищами», часто из высшего эшелона власти. Отход от этого принципа в моем случае могу объяснить лишь тем, что я был профессиональным разведчиком и они верили в мою способность наилучшим образом сориентироваться в каждой конкретной ситуации.
Если встречаться с советским связным в Берлине было проще, чем в Лондоне, то в отношении фотокопий дело обстояло иначе: в отделе «Y» у меня был собственный кабинет, здесь же приходилось делить его с коллегой. Из-за специфики работы присутствие в офисе не отличалось регулярностью, и я никогда не мог точно знать, когда мой коллега, если его не было на месте, может вернуться. Если же, вернувшись, он нашел бы дверь запертой изнутри, у него были бы все основания очень удивиться. Тем не менее я постоянно ждал возможности для фотографирования и чаще всего не напрасно, хотя иногда, в случаях крайней срочности, мне приходилось сознательно идти на риск и уповать на то, что все обойдется. Зато раз в шесть недель сам собой представлялся отличный случай для снятия фотокопий: подходил мой черед заступать на дежурство. Я оставался на всю ночь один в здании, у меня были ключи и шифры от сейфов, к которым в другое время я доступа не имел. Я мог спокойно работать, не опасаясь быть застигнутым врасплох. Никто не мог войти в здание без предупреждения, и впустить кого-либо мог только я.
Если операция с магазином обернулась провалом, то случай с Борисом, по крайней мере на время, увенчался полным успехом.
Я познакомился с Борисом через человека по кличке Микки. В самом деле, он очень напоминал Микки Мауса — такой же маленький, шустрый, кривоногий и лопоухий. Не будь выражение его лица столь жизнерадостным, его можно было бы назвать крысиным.
Когда Микки достался мне от моего предшественника, он уже некоторое время работал на разведку. От случая к случаю его навещали многочисленные знакомые из Восточного Берлина, откуда он и сам был родом, и пересказывали ему обрывки политических и экономических сплетен, которые он преподносил нам как последние донесения своих агентов.
Несмотря на ничтожную ценность подобных сведений, ему аккуратно выдавали небольшую зарплату и некоторые суммы для агентов.
У Микки была молодая симпатичная жена, которая, независимо от него, тоже являлась агентом разведки. Еще подростком она участвовала в одной из восточногерманских операций ЦРУ. Вмешательство русских привело к провалу, ее арестовали и приговорили к двадцати пяти годам принудительных работ в Сибири. Через пять лет, попав под амнистию, она вернулась в Восточную Германию, осела в Западном Берлине, где вскоре встретила Микки и вышла за него замуж. Я пишу о Микки и его жене довольно подробно, потому что позднее они сыграли свою роль в событиях, приведших к моему аресту.
Я работал с ним уже около года, когда русский связной предупредил меня, что Микки и его жена перевербованы ГРУ, советской военной разведкой. Таким образом, они являлись двойными агентами, и мне следовало помнить об этом, имея с ними дело. Сами они, конечно же, и понятия не имели, что я тоже работаю на Советы. Считая вербовку Микки совершенно бесполезной, я ничего не мог поделать, так как была вовлечена родственная организация. С другой стороны, большого значения это не имело, и все осталось, как есть.
Западная граница сектора проходила через Веддинг, рабочий район, превращенный большей частью в груду развалин массированными бомбежками и артобстрелами. В первые же послевоенные годы здесь вырос целый городок мелких магазинчиков, торговавших всякой всячиной — от готового платья до старой мебели. Вперемежку с магазинами работали дешевые кафе, дансинги и прочие увеселительные заведения. Это нагромождение грязных и переполненных лачуг стало прибежищем проституции и черного рынка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123