ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
В ней было врожденное чувство порядка, которое она распространяла вокруг себя в доме, как запах туалетной воды – непроизвольно и без усилия, так же как другие усугубляют беспорядок одним своим присутствием. Майор Галас входил в Надину спальню в ее отсутствие – вовсе не из смутного полицейского любопытства, испытываемого отцом к дочери-подростку, а чтобы насладиться в одиночестве, не стыдясь своей нежности, счастьем от ее существования. Он смотрел на одежду дочери в шкафу, выстроенные на полке книги, пластинки, втайне вызывавшие у него отвращение, кеды и сапоги, нижнее белье, рубашки и свитеры, сложенные в ящиках. Ему нравились свежий женский аромат и порядок, таившийся во всех предметах: каждая мелочь заставляла его сильнее чувствовать свою любовь к дочери и благодарность судьбе за то, что он породил ее, вырастил и воспитал, внушив ей – быть может, невольно – безмятежную уверенность, исходившую от всех принадлежавших ей вещей, светившуюся в чертах лица и взгляде.
Звонок повторился: наверное, Надя вернулась и, дойдя до калитки, поняла, что забыла дома ключи. Майор Галас поднялся с дивана и подумал, что, войдя, дочь сразу же заметит полную окурков пепельницу, бутылку коньяка на столике с лампой и молчаливо осудит эти следы беспорядка. Сам он тоже некогда был таким, но, в отличие от Нади, в нем это доходило до маниакальной одержимости – страсть к четкому месту всех вещей, отполированным поверхностям, безупречно отглаженным и застегнутым на все пуговицы мундирам, блестящим ремням, лакированным сапогам, аскетическим комнатам, столам без единого следа пепла, классифицированным в ящиках бумагам, стройным рядам солдат, которые майор Галас внимательно изучал глазами, как землемер мерную ленту. Издалека, с балкона, куда нехотя выходил полковник Бильбао, построение казалось каким-то геометрическим чудом: прямоугольник голов и плеч, одновременная волна рук, поднимающихся к прикладам винтовок, и марширующих ног, но вблизи были видны лица – отупевшие лица бедняков, грязные изношенные мундиры, гноящиеся глаза с застывшим в них отчаянным желанием убежать, которого, как казалось, никто, кроме майора Галаса, не замечал. Но он тоже забывал об этом или закрывал глаза, чтобы не видеть, что порядок в гарнизоне основан на принуждении и насилии, как в конторе, на фабрике или в артели жнецов. Он предпочитал не знать и приучил себя не заглядывать за определенный рубеж, не представлять себе, что совсем рядом с казармой существует другой мир, где люди не носят форму и не маршируют. С детства ему был известен лишь один образ жизни, и ему не приходило в голову, что можно жить как-то иначе и не быть военным. Майор Галас не любил армию, но не любил он и свою невесту, когда женился на ней: однако это не помешало ему стать образцовым офицером и безупречно верным мужем. Внешний мир приводил его в замешательство. Большинство знакомых военных казались майору Галасу невежественными или нелепыми, но он мог различать степени их ничтожества или глупости: по крайней мере он их понимал, тогда как гражданские были для него непостижимы, будто жили в другой стране или имели обычаи, которые следовало изучить – не для подражания, а чтобы вывести нормы их поведения. Долгие годы майор Галас испытывал то же самое к американцам – и не только потому, что ему было трудно привыкнуть к их английскому, но и потому, что не удавалось предсказать их реакцию и понять, о чем они думают, когда глядят ему в глаза. Единственное, что успокаивало или оправдывало майора, была видимость порядка: вещь, лежащая не на своем месте, заставляла его содрогаться так же, как шорох точильщика ночью или первая трещина, предвещающая разрушение дома. Поэтому когда майор Галас производил смотр казармы, младшие офицеры застывали, парализованные страхом, по стойке «смирно», поскольку он не пропускал ни единого недостатка и осматривал все, будто в лупу или микроскоп: пыль под кроватями, чистоту кухонь, блеск и боеготовность оружия. Поскольку майор Галас никогда не предупреждал о своем приходе с проверкой, его появление в махинской казарме положило конец офицерской халатности, расцветшей в последние годы благодаря алкоголической мизантропии полковника Бильбао. На полу в солдатской столовой больше не валялись бумажки и остатки еды, карцер был дезинфицирован и побелен, официанты офицерского зала опять стали носить белые пиджаки и перчатки, на тюфяках в караульном отделении снова появились чистые простыни, и отдыхающие часовые уже не жаловались на скверный запах и клопов. Но майор Галас не был, как подозревали некоторые его враги, военным-филантропом или одним из тех увлекавшихся политикой офицеров, которые открыто симпатизировали простым солдатам: он заботился о казарме и своих подчиненных так же, как поддерживал бы в порядке автомобиль, если бы ему выпало на долю быть водителем – с теми же равнодушием и безупречностью, с какими исполнял все обязанности своей жизни. Он никогда не допустил бы никакой фамильярности с солдатами – не из презрения к ним, а из чувства иерархии, удерживавшего его от малейшего проявления неуважения к вышестоящим. Он входил в помещение роты, и дневальный, услышав быстрый стук его сапог, поспешно выкидывал сигарету, разглаживал форму и громко оповещал о его приходе. Внутри слышался дружный топот сапог и хлопанье ладоней по бокам, а потом появлялся капитан или старший унтер-офицер и вытягивался перед майором Галасом с давно не виданным в казарме рвением. Тот не говорил сразу же «вольно», а спокойно отвечал на приветствие, наблюдая нервозность или страх капитана или дежурного сержанта, и заставлял его стоять навытяжку почти целую минуту, глядя в глаза и наслаждаясь внезапным прекращением всякого движения, вызванным его появлением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193
Звонок повторился: наверное, Надя вернулась и, дойдя до калитки, поняла, что забыла дома ключи. Майор Галас поднялся с дивана и подумал, что, войдя, дочь сразу же заметит полную окурков пепельницу, бутылку коньяка на столике с лампой и молчаливо осудит эти следы беспорядка. Сам он тоже некогда был таким, но, в отличие от Нади, в нем это доходило до маниакальной одержимости – страсть к четкому месту всех вещей, отполированным поверхностям, безупречно отглаженным и застегнутым на все пуговицы мундирам, блестящим ремням, лакированным сапогам, аскетическим комнатам, столам без единого следа пепла, классифицированным в ящиках бумагам, стройным рядам солдат, которые майор Галас внимательно изучал глазами, как землемер мерную ленту. Издалека, с балкона, куда нехотя выходил полковник Бильбао, построение казалось каким-то геометрическим чудом: прямоугольник голов и плеч, одновременная волна рук, поднимающихся к прикладам винтовок, и марширующих ног, но вблизи были видны лица – отупевшие лица бедняков, грязные изношенные мундиры, гноящиеся глаза с застывшим в них отчаянным желанием убежать, которого, как казалось, никто, кроме майора Галаса, не замечал. Но он тоже забывал об этом или закрывал глаза, чтобы не видеть, что порядок в гарнизоне основан на принуждении и насилии, как в конторе, на фабрике или в артели жнецов. Он предпочитал не знать и приучил себя не заглядывать за определенный рубеж, не представлять себе, что совсем рядом с казармой существует другой мир, где люди не носят форму и не маршируют. С детства ему был известен лишь один образ жизни, и ему не приходило в голову, что можно жить как-то иначе и не быть военным. Майор Галас не любил армию, но не любил он и свою невесту, когда женился на ней: однако это не помешало ему стать образцовым офицером и безупречно верным мужем. Внешний мир приводил его в замешательство. Большинство знакомых военных казались майору Галасу невежественными или нелепыми, но он мог различать степени их ничтожества или глупости: по крайней мере он их понимал, тогда как гражданские были для него непостижимы, будто жили в другой стране или имели обычаи, которые следовало изучить – не для подражания, а чтобы вывести нормы их поведения. Долгие годы майор Галас испытывал то же самое к американцам – и не только потому, что ему было трудно привыкнуть к их английскому, но и потому, что не удавалось предсказать их реакцию и понять, о чем они думают, когда глядят ему в глаза. Единственное, что успокаивало или оправдывало майора, была видимость порядка: вещь, лежащая не на своем месте, заставляла его содрогаться так же, как шорох точильщика ночью или первая трещина, предвещающая разрушение дома. Поэтому когда майор Галас производил смотр казармы, младшие офицеры застывали, парализованные страхом, по стойке «смирно», поскольку он не пропускал ни единого недостатка и осматривал все, будто в лупу или микроскоп: пыль под кроватями, чистоту кухонь, блеск и боеготовность оружия. Поскольку майор Галас никогда не предупреждал о своем приходе с проверкой, его появление в махинской казарме положило конец офицерской халатности, расцветшей в последние годы благодаря алкоголической мизантропии полковника Бильбао. На полу в солдатской столовой больше не валялись бумажки и остатки еды, карцер был дезинфицирован и побелен, официанты офицерского зала опять стали носить белые пиджаки и перчатки, на тюфяках в караульном отделении снова появились чистые простыни, и отдыхающие часовые уже не жаловались на скверный запах и клопов. Но майор Галас не был, как подозревали некоторые его враги, военным-филантропом или одним из тех увлекавшихся политикой офицеров, которые открыто симпатизировали простым солдатам: он заботился о казарме и своих подчиненных так же, как поддерживал бы в порядке автомобиль, если бы ему выпало на долю быть водителем – с теми же равнодушием и безупречностью, с какими исполнял все обязанности своей жизни. Он никогда не допустил бы никакой фамильярности с солдатами – не из презрения к ним, а из чувства иерархии, удерживавшего его от малейшего проявления неуважения к вышестоящим. Он входил в помещение роты, и дневальный, услышав быстрый стук его сапог, поспешно выкидывал сигарету, разглаживал форму и громко оповещал о его приходе. Внутри слышался дружный топот сапог и хлопанье ладоней по бокам, а потом появлялся капитан или старший унтер-офицер и вытягивался перед майором Галасом с давно не виданным в казарме рвением. Тот не говорил сразу же «вольно», а спокойно отвечал на приветствие, наблюдая нервозность или страх капитана или дежурного сержанта, и заставлял его стоять навытяжку почти целую минуту, глядя в глаза и наслаждаясь внезапным прекращением всякого движения, вызванным его появлением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193