Да, слава Богу, Дэвид вспомнил все до мельчайших подробностей! А рыжие волосы… Ему никогда не нравились рыжие – ни мужчины, ни женщины. И все-таки глаза у нее чудесные – карие-прекарие! И сложена она, словно греческая богиня. Если бы не рыжина…
Тут, ненароком повернув голову, он заметил, что за ним наблюдают. Какой-то широкоплечий, просто одетый господин стоял под высоким деревом, прислонившись к стволу, и рассматривал Дэвида. Угрюмый, разбойничьего вида субъект – нечесаный, дикий, пропыленный пылью дорог. Однако Дэвид с присущим ему непринужденным дружелюбием кивнул и окликнул незнакомца.
– Вы, должно быть, изрядно утомились, уважаемый, – сказал он, растягивая гласные и смягчая согласные. Не стесняйтесь, присаживайтесь рядом, места хватит. Я тоже здорово устал и знаю, что это такое.
– Рядом с вами, говорите? – хрипло откликнулся незнакомец. – Благослови вас Бог: вы первый, кто сказал мне доброе слово с тех пор, как я ступил на берег Англии.
– А, так вы тоже не из здешних мест? – полюбопытствовал Дэвид, подвигаясь, чтобы освободить место.
– И да, и нет! – ответил человек и опустился на скамью.
Он свесил голову и уставился, насупив брови, в землю. Теперь Дэвид разглядел, что он моложе, чем показалось сначала. Глубокие морщины на мрачном, осунувшемся лице и обильная проседь были обязаны своим происхождением не возрасту, а скорее нелегким испытаниям.
– Простите, не могли бы вы сказать, сколько вам лет? – спросил он.
– Сорок один, – ответил тот. – Но выгляжу-то я на все шестьдесят…
– Вам здорово досталось?
– Досталось? – хрипло переспросил незнакомец. – Что ж, можно сказать и так, мистер, можно сказать и так! – Он с какой-то обреченностью вздохнул и провел тяжелой, покрытой шрамами ладонью по лбу и по лицу. – Вы разглядывали эту старую вывеску! – неожиданно заявил он, ткнув вверх своим посохом.
– Да? – удивился Дэвид. – Пожалуй, действительно разглядывал. А в чем дело?
– Я помню, как ее малевали, приятель.
– Наверное, она смотрелась тогда совсем по-другому, – заметил Дэвид.
– Вот именно. Так же, как и я… Да, в те дни на этого конягу было приятно посмотреть… Хотя, по правде говоря, тот малый – художник – намалевал чересчур уж круглые бока и, кажется, слишком длинные бабки. Но грива и хвост были хороши. А какой гордый взгляд! Удивляюсь, как еще хоть что-то осталось. Двадцать пять лет прошло… Гостиницей тогда владел Том Ларкин.
– Двадцать пять лет – это долгий срок, – сказал Дэвид.
Его собеседник кивнул.
– Иногда даже больше, чем долгий.
– Вы тогда жили здесь?
– Я здесь родился. Не доводилось слышать имя Баукер, нет? Бен Баукер?
– Нет, не доводилось.
– Значит, вы не из местных?
– Нет, приплыл из-за океана.
– Откуда?
– Из Вирджинии. Это в Америке.
– Не слыхал.
– Вы ведь тоже жили за границей, уважаемый?
– Пятнадцать долгих лет, приятель! В Австралии… Ботани-Бэй Каторга, куда ссылали преступников-англичан.

. Вам это о чем-нибудь говорит?
– О! – воскликнул Дэвид. – Вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, – сухо продолжал незнакомец, снова насупившись, – что я – каторжник, заключенный, отбывший срок. Я покушался на убийство – вот кто я такой! – За этим заявлением последовало долгое молчание. – Ну? – прорычал он наконец. – Почему вы не встаете и не уходите? Почему не бежите прочь от того, кто всего полгода назад был Заключенным Номер Двести Один? Почему не спешите подальше, словно от чумы, как делают все остальные?
– Потому что все мы подвержены искушениям, – отвечал молодой человек. – Порой я тоже рисковал попасть в тюрьму.
Экс-каторжник изумленно воззрился на Дэвида. Потом криво усмехнулся и, подперев голову кулаком, мрачно уставился в пространство. Он долго сидел молча, потом процедил сквозь зубы:
– Меня швырнули в этот ад… Пятнадцать лет!
– Значит, вы с лихвой заплатили за все, – сказал Дэвид, – и можете начать жизнь заново…
– Ну нет! – взревел Баукер. – Это не для меня! Моя жизнь кончена… или почти кончена! Вот только получу то, за чем вернулся, и больше ничего мне не нужно. Со мной будет покончено… Да, покончено! Пусть делают со мной что угодно – с тем, что от меня осталось! Но сначала… сначала сделаю я. – По его морщинистому лицу прошла судорога; он вцепился в косынку и сдернул ее, словно она его душила.
– Баукер, дружище, – мягко сказал Дэвид, – расскажите мне, что за беда с вами приключилась?
– Нет! – рявкнул Баукер. – Ни за что! Откуда мне знать, можно тебе доверять или нет?
– Можно, потому что я такой же одинокий странник, как вы.
– Ты больше похож на… на одного из них! – огрызнулся Баукер и презрительно сплюнул.
– Из кого «из них»?
– Из благородных, дьявол их раздери!
– И тем не менее я в самом делх так же одинок и так же бедствую, как и ты, Бен Баукер. А может быть, и больше.
– Кто? Ты? – желчно удивился каторжник.
– Да, я, – спокойно ответил Дэвид. – Мне нечего есть, и нет денег, чтобы купить еды.
– Так ты, наверно, голоден?
– Чертовски! – Дэвид вздохнул.
– Настолько голоден, что не побрезгуешь поесть в компании с Номером Двести Первым?
– Испытай меня! – усмехнулся Дэвид.
Нахмурившись, Бен Баукер встал и зашагал в гостиницу, откуда вскоре появился с подносом в руках. На подносе лежали поджаристые булки, толстый кусок сыра, салат-латук, пучок зеленого лука и стояли две большие кружки в шапках кремовой пены.
Так Дэвид Лоринг преломил хлеб с бывшим заключенным номер двести один. Они сидели рядом на скамье, в тенистой прохладе, и больше не отвлекались на разговоры, пока полностью не уничтожили булки и сыр. А тогда, подняв ополовиненную кружку, Дэвид произнес тост:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101