Выложенная камнем дорожка вела к двери. В комнате стоял стол под скатертью в красную и белую клетку, на котором уже были расставлены покрытые чем-то вроде голубой эмали тарелки с аппетитным на вид рагу, тут же примостился щербатый эмалированный кофейник, а на буфете красовался яблочный пирог… конечно, из сушеных яблок, но тоже весьма аппетитный. Кроме того, стоял горшок с бобами, желе из диких яблок и лежали толстые куски белого хлеба, словно только что вынутого из печи.
Девушка оказалась еще тоньше, чем мне вначале показалось, а глаза ее — еще голубей.
— Меня зовут Барби-Энн. А это мой отец, Генри Розитер. — Она кивнула в сторону главы стола.
У него сохранилась осанка некогда крупного мужчины, а кисти и запястья человека, который, по-видимому, когда-то обладал недюжинной силой. Теперь же это был старый, седой человек с усами, как у моржа, и слишком длинными белыми волосами. Его глаза смотрели невидящим взглядом, однако я откуда-то знал его тоже.
Я поздоровался и представился, и его голова качнулась в ответ. Он перевел незрячий взгляд в мою сторону, но настолько точно, что я почувствовал некоторое беспокойство.
— Кто это сказал? — хрипло спросил он. — Кто говорил?
— Это новый работник, отец. Он только что приехал вместе с ребятами.
— Мы немного повздорили с Бэлчем и Сэддлером, — объяснил Хинг. — Он принял нашу сторону.
О, он знал! Он все знал, однако оказался настолько проницательным, чтобы не задавать больше вопросов… по крайней мере насчет меня.
— Нам понадобится работник. Ты готов воевать, сынок?
— Я родился готовым, — ответил я, — хотя мирно разъезжаю, пока меня не трогают.
— Если хочешь, можешь ехать, — заметил Розитер. —Направишься на запад или север — проедешь спокойно. На юг или восток — у тебя мало шансов пробиться… очень мало.
Медленно, немного небрежным тоном Хинг объяснил, что произошло при встрече с Бэлчем и Сэддлером, изобразив довольно скупую, но не оставлявшую ни в ком сомнений картину случившегося.
Барби-Энн ела молча. Раза два она взглянула на меня с беспокойством, но не более того. Никто особенно не разговаривал, поскольку у обитателей ранчо не в обычае болтать за ужином. Прием пищи — серьезное занятие, и мы придерживались этой заповеди. Однако у меня дома разговаривали. Папа, образованный человек, питал к этому слабость, да ему и было что сказать, и все мы любили поговорить. Мы часто беседовали, но только между собой.
Загрузив желудки пирогом, ковбои принялись за кофе. Розитер перевел свои незрячие глаза на Хинга.
— Будут неприятности?
— Видимо, так. Думаю, он намерен держать нас по ту сторону плато, не обращая внимание, где чей скот пасется. И хотя мы готовы драться, нам просто не одолеть их.
Розитер повернул голову ко мне и снова не промахнулся ни на йоту.
— Ты видел много скота со «Стременем»?
— Не считал. Где-то пятнадцать-двадцать голов — там, где я проезжал. И, пожалуй, раза в два больше со «Шпорой».
— Тогда будут неприятности. Сколько у него людей?
Хинг вел себя осторожно. Он с минуту подумал, потом пожал плечами.
— Точно не скажу. Было восемь, но я слыхал, что он нанял еще. И потом, с ним этот тип, которого я раньше никогда не видел.
Покончив с ужином, парни направились в «казарму», однако Денни замешкался, дожидаясь меня. Я помедлил, потом все же встал.
— А ты, — приказал Розитер, — сядь. Ты новый работник, и нам неплохо бы поговорить. — Он повернул голову. — Спокойной ночи, Денни.
— Спокойной ночи, — нехотя отозвался Денни и вышел.
Барби-Энн ушла на кухню, и он спросил:
— Как, ты сказал, твое имя?
— Ты его знаешь, — ответил я.
— Ты разыскивал меня?
— Нет, просто скитаюсь.
— Семь лет… семь лет слепоты, — горько покачал он головой. — За меня смотрит Барби-Энн. Она и Хинг. Он хороший человек, этот Хинг.
— Не сомневаюсь.
— У меня ничего нет. Когда мы собираем и отправляем наш скот, немного набирается. Только то, что я должен работникам, и на припасы на следующий год… если нам удается собрать то, что имеем, и добраться со стадом до главной железнодорожной станции. — Он положил руки на стол, шаря в поисках трубки и табака. И только я собрался подтолкнуть их к нему, как его рука сама наткнулась на них. Он принялся набивать трубку. — У меня никогда ничего не было. Все оборачивалось для меня неудачей. Тут мое последнее пристанище… кое-что для Барби-Энн, если удастся сохранить это.
— Ей лучше бы перебраться в какой-нибудь большой город. Для девушки тут менее подходящее место.
— А ты думаешь, в городах подходящее? И тебе и мне известно, что за жизнь в городах, а у нее нет никаких сбережений. Здесь все, что у меня есть. Ты можешь забрать мое добро прямо сейчас, но тебе придется драться.
— Ты сам нарывался на неприятности, Розитер. Мне не нужно твое хозяйство. Ты обманул своих друзей и получил лишь то, что заслужил.
— Тсс! Не так громко. Барби-Энн ничего не знает о тех днях.
— Я ей не скажу.
— Как твоя мама? Эм все еще жива?
— Жива? Эм умрет только тогда, когда рухнут горы. С тех пор как умер отец, она управляет хозяйством, и делает это твердой рукой.
— Признаюсь, она пугала меня. Я всегда побаивался твоей мамы — и не только я один. Она нагоняла страх на многих мужчин. Да, в этой женщине стальная сила… стальная.
Я посмотрел на него через стол. Старик все еще выглядел крупным, но это была всего лишь оболочка. Я помнил его, каким он явился к нам на Пустошь работать, — сам я тогда еще пешком под стол ходил.
Он был большим, загорелым и необыкновенно красивым мужчиной, который прекрасно орудовал лассо. И разбирался во всех породах скота. У нас не хватало людей, а он трудился за двоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73