Ширков подтвердил: это так. Пушкин воображал свою поэму в виде сказочной оперы. Наподобие «Фрейщюца» «Фрейщюц» – опера Вебера

, но в русском духе. И говорил об этом Глинке.
– А либретто? Он намеревался писать его?
– Это неизвестно. И Глинка не узнал: мы очень скоро потеряли Пушкина. Но, думается, вряд ли.
– Почему же?
– Пушкин сказал однажды: я бы и для Россини не пошевелился.
– Это могло быть сказано случайно.
– Думаю, что нет. Но если бы даже он захотел…
– Так что же?
– Глинка был бы польщен, но… вряд ли доволен.
– Как это?
– Он не нуждается в готовом либретто, потому что писал свои оперы да и некоторые романсы без слов. До слов.
Это действительно была новость.
…Ширков рассказывал:
– Михаил Иванович приезжал в наши края четыре года назад но делам певческой капеллы. Его «хозяин», князь Львов, послал Глинку на юг для набора певчих… Завистник! Как будто другой не справился бы! Директор Петербургской певческой капеллы князь А.Ф.Львов, недоброжелательно относившийся к Глинке, и сам сочинял музыку: он автор гимна «Боже, царя храни»


– Зачем Глинке служить в капелле? – спросил Стасов.– Ведь он помещик и, кажется, богатый.
– Ну, не такой уж богатый. Семья там большая, а он не единственный у матери. Да и приобщение к капелле могло быть полезным для музыканта, если бы не унизительное обращение директора… Глинка порвал с этим князем.
– Стало быть, вы познакомились в тридцать восьмом году?
– Да. В провинции, знаете, дружба завязывается легче, чем в столице. Глинка стал бывать у меня в доме. Вероятно, заметил мою любовь к музыке. Да и жена моя отличная музыкантша-Глинка говорил, что в нашем доме ему тепло… В один из вечеров он сыграл нам чудесную вещь. Заметьте, не спел, а именно сыграл – на фортепьяно. Он назвал эту пьесу «Моя тоска». Жена захотела переписать ее для себя, чтобы разучить, но Глинка сказал, что это не фортепьянное, а вокальное сочинение – каватина Кавантина – род арии.

Гориславы.
Стасов слыхал о русской языческой княгине Гориславе.
– Нет, не княгиня, что вы! Пастушка, возлюбленная Ратмира. В поэме Пушкина у нее нет имени. Если помните, это мягкий, но беглый портрет. А у Глинки – сильный женский характер… Вот так я узнал, что он пишет оперу на пушкинский сюжет. «Либретто еще нет,– сказал он,– но весь ход онеры, весь ее нравственный смысл вот здесь: в голове и в сердце. Сначала будет музыка, потом слова».
Я мог лишь вымолвить: «Как же так?»
«Мыслей у меня достаточно,– сказал Глинка,– не могу же я дожидаться, пока кто-нибудь изготовит либретто».
«А разве нельзя,– спросил я осторожно,– найти подходящие строки в самой поэме?»
«Не всегда и не везде,– сказал он нахмурясь.– Одним четырехстопным ямбом не обойдусь. Наконец, слова могут появиться и позднее».
Я неловко спросил:
«Кто же их напишет?»
– …Если знать обстоятельства,– продолжал Ширков,– то можно и не удивляться. Я кое-что писал для себя; Глинке были известны мои опыты. И он выбрал меня прежде всего потому, что поэт знаменитый не согласился бы. Добро еще, написать либретто, по которому музыкант построит свою оперу. А то подбирать к готовой музыке слова… «За кого вы меня принимаете, милостивый государь!» Добрейший Василий Андреевич Жуковский был крайне удивлен, когда Глинка принес ему свою первую оперу в наивной надежде найти в нем либреттиста. Поэт не удостоил рассердиться, только смеялся.
«Ну и размеры! – восклицал он.– Да тут язык сломаешь!»
И, чтобы получилось еще забавнее, стал нарочно сочинять к музыке нелепые слова да еще вставлять бессмысленные слоги. Глинка тоже смеялся.
«Эта музыка не согласуется с российским стихосложением»,– заключил поэт. Но он желал добра Глинке и отослал его к стихотворцу барону Розену. Тот плохо знал русский язык. Но музыкальные размеры усвоил и натягивал на них свои вирши, как на болванки. К счастью, все были настолько очарованы музыкой, что не замечали нелепостей либретто.
– Положим, замечали,– сказал Стасов.
– Может быть. Тем более, во второй раз рисковать не стоило. Но… знаменитый поэт не взялся бы, а барон Розен решительно не годился. Я же был ни то, ни другое… И Глинка сказал мне:
«Ума и вкуса у тебя достаточно. Я буду посылать тебе поты, расскажу примерно, о чем речь, а ты уж постарайся угадать слова».
Вот как: угадать.
«Это будет нелегко,– продолжал Глинка,– слова должны быть слышны, но не навязчивы; послушно следовать за мелодией и как бы растворяться в ней, нечувствительно усиливая действие музыки. Тут нужно быть и поэтом и музыкантом… Одним словом, ты справишься».
И ушел, оставив у меня сверток нот: «тоску» своей Гориславы.
– И вы отлично справились,– сказал Стасов.
– Глинка одобрил мои старания. Но потом… от либретто не так уж много осталось. Что говорить. Если с его музыкой могли так поступить – и сокращать ее и перекраивать,– то ч т о значил здесь мой скромный труд?

6. Некоторые тайны мастерства

– Как же понять? – допытывался Стасов.– Глинка вместо арий писал сначала оркестровые или фортепьянные пьесы?
– Не всегда. Но «Иван Сусанин» был сперва задуман как ряд симфонических картин.
– Как странно!
– Для Глинки это естественно. Он не раз говорил мне, что не может подчиниться чему-то готовому, заданному, определяющему его музыку. Для него мелодия – это уже характер. А как она рождается, это для нас тайна. Говорят, что Шуберт записывал свои мотивы где придется – на садовой скамейке, на ресторанном счете,– так внезапно настигало его вдохновение. Возможно, я передаю лишь вымысел современника, но тогда он применим и к Глинке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53