Рождают на свет божий генералов, имеющих такую выслугу лет, какой раньше не хватило бы, пожалуй, и на чин капитана. Вот только отпусков на родину уже предоставить не могут, а то и их бы получили те, кому не положено. Видно, командование сказало себе: будем раздавать награды и чины обеими руками, все равно счастливцам от этого пользы немного. А между тем все-таки находятся и такие офицеры, которые считают эти награды и повышение заслуженными, гордятся ими!
Около полудня по радио передают речь Геринга. В соседнем подвале, где еще сохранился исправный приемник, свободные от службы солдаты прильнули к репродуктору. Некоторые до сих пор не отказались от надежды, они все еще верят обещанию Гитлера вызволить нас. «Вы можете положиться на меня, как на скалу! " – эту радиограмму тогда довели до сведения всех солдат и офицеров. За это обещание и цепляются неисправимые: „Фюрер не оставит нас сидеть здесь! Сегодня Геринг скажет нам все, как оно есть“. И кое у кого, кто уже мысленно попрощался с жизнью, тоже загорается слабая надежда.
Голос из репродуктора вешает о «народной общности» и «народном войске» – все это-«лова, которые мы слышали тысячи раз, они нам достаточно хорошо известны. Гитлер именуется величайшим немцем. Потом Геринг заявляет: «Противник тверд, но и германский солдат стал еще тверже! "
– А ну, приди сюда! – хочется крикнуть в лицо этому фразеру. – Приди, погляди сам на ставших «еще тверже» солдат! Вот они лежат в подвалах и снежных ямах едва в состоянии пошевелиться. Похлебка из конины, да и та раз в день, – вот вся их сила!
А Геринг не унимается: «Превыше всех гигантских сражений высится подобно огромному монументу Сталинград, битва за Сталинград. Это величайшая геройская битва из всех, какие только знала наша история!»
Он имеет в виду нас. Высокие слова, но нам от них ни жарко, ни холодно. Они весьма подозрительны. Так говорит священник у открытой могилы. Тогда тоже из покойника делают героя-небожителя. Но ему от этого не легче.
Геринг разглагольствует, как в бою генералы и солдаты стояли вместе плечом к плечу, распространяется насчет геройской битвы Нибелунгов: «Они тоже стояли до последнего!»
«Так, приговор произнесен! Мы окончательно списаны! – проносится в моей голове. – Списаны раз и навсегда! Нас принесли в жертву. Несмотря на обещание Гитлера. Уже сегодня на нашей смерти наживают капитал. Вот, смотрите, как стоят эти герои, отомстите за них, бейтесь с тем же ожесточением! " Геринг выкладывает это без обиняков: „Пусть каждый, кто ощутит в себе слабость, вспомнит о воинах Сталинграда!“
– Выключи ящик! – кричит Фрикке. – Заткни его! Или, может, хотите слушать надгробное слово самим себе? Толстяку хорошо говорить, он сидит в Берлине, а мы издыхаем тут!
– Выключить, выключить!
– Нет, шалишь, мы хотим слушать! – орет кто-то.
Поднимается страшный шум. Потом наконец снова воцаряется тишина.
Теперь речь идет уже о Леониде и его трехстах спартанцах. Геринг не жалеет слов, расписывая наш героизм, и ловко совершает переход к нашей судьбе: «Настанет время, и скажут: „О путник, как придешь ты в Германию, поведай о нас, о тех, что полегли в Сталинграде, как велел нам закон!“
– Пустите меня, пустите, не могу это слушать! – кричит пожилой ефрейтор. Он отталкивает своего соседа, пробивается к приемнику. Короткий удар прикладом винтовки – все происходит молниеносно, никто не успевает удержать его – и от приемника одни обломки. На полу валяются катушки и лампы, шесть, семь сапог давят их на мелкие куски. Голос замолк.
Я молчу, я считаю это правильным.
– Господин майор, русские! Рядом с нами уже капитулируют! – Это голос Байсмана. Он не ошибся.
– Тревога! – громко кричу я. Два связных выгоняют всех из подвала. Я бегу вверх по лестнице. Тони и Глок – за мной.
Наверху, перед зданием, снова стоят танки и ведут по местности огонь веером. Снопы снарядов летят вдоль улицы, взяты под обстрел все выходы. Над головой свистят рикошеты. Но мне необходимо знать, что происходит у нас. Быстрее всего я окажусь на позиции, если пробежать через большие ворота. Прыжок – я уже на улице, изо всех сил бегу вдоль стены, справа и слева от меня разрывы, каска съезжает мне на глаза. Еще десять метров, еще два, теперь скорей за угол, снова в ворота и… оглушающий удар по затылку валит меня с ног, я падаю в снег…
Надо мной стоит наклонившись широкоплечий красноармеец. Гляжу в дуло автомата.
– Давай! – кричит он и жестом приказа указывает рукой вправо.
Поворачиваю голову. Там один за другим вылезают из подвала немецкие солдаты с поднятыми руками, без оружия. В тридцати шагах дальше уже строится колонна в четыре ряда. Линден тоже стоит в строю. Становлюсь рядом с ним. Жмем друг другу руку. Потом он коротко рассказывает, как все произошло. Т-34 появились совершенно неожиданно. Посты у входа оказались бессильны. В подвал полетели ручные гранаты, результат страшен. Чтобы избежать дальнейшего кровопролития, говорит Линден, я сразу же капитулировал.
Невероятно медленно тянется наша колонна военнопленных через бесконечные развалины города на великой реке, безмолвная и безликая. Голод и кровь, ад и жестокость, безумие и предательство остались позади. Что впереди – не знаем. Бредем опустошенные, бесконечно усталые, выдохшиеся, конченные. Не слышно ни слова, головы поникли, думать невозможно, да и к чему – все напрасно, бессмысленна смерть, бессмысленна жизнь… Хоть бы я погиб тогда в цехе № 4!
– Ты обер-лейтенант?
Передо мной возникает русский унтер-офицер, трясет за шинель. Чего ему от меня надо?
– Обер-лейтенант? – повторяет он свой вопрос
– Нет, майор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121