Сегодня для одного, завтра для другого, послезавтра, может, и для меня. Вот почему мне хочется посидеть одному, а мысли мои все чаще и чаще устремляются туда, домой. И тогда на меня наваливаются все те вопросы, которые отступают днем под натиском приказов, забот, атак и донесений. Для чего, собственно, жил я до сих пор? Кому принесла хоть какую-нибудь пользу моя жизнь? За всякими отговорками, за всеми этими «если бы, да кабы» не скроешься. Важно только то, что было и есть. Не могу же я сказать себе, что жизнь моя – ошибка, дурная шутка, которую не следует принимать всерьез. Нет, я должен оседлать жизнь, исполнить свое предназначение.
Но война заняла в моей жизни слишком много места. И если бессмысленна она, эта война, то, значит, бесцельно прожиты и все оставшиеся позади годы. Больше того: это значит, что я сел не на тот корабль, а капитан – самозванец. А я как офицер помогаю ему потопить всю команду!
Как вдумаешься во все это, голова кругом идет…
* * *
На следующее утро передо мной стоят два джентльмена в высоких зимних румынских шапках. Это командиры двух подчиненных мне румынских рот. Их окутывает целое облако одеколона. Несмотря на свои усы, выглядят они довольно бабисто. Черты их загорелых лиц с пухлыми бритыми щеками расплывчаты. Мундиры аккуратненькие и напоминают не то о зимнем спорте, не то о файф-о-клоке или Пикадилли: покрой безупречен, сидят как влитые, сразу видно, что шили их модные бухарестские портные. Поверх мундиров овчинные шубы. После того как в большой излучине Дона я видел деморализованные, бегущие румынские части, их вид меня поражает. Такого упитанного и хорошо одетого подкрепления я никак не ожидал. Так, значит, две роты. В каждой по 120 человек. Одно только мне непонятно – заявление обоих офицеров, что их подразделения ввиду плохого питания и истощения небоеспособны. Судя по командирам, что-то не похоже, надо взглянуть на солдат самому. Прежде всего необходимо указать им район размещения овраг, тянущийся от «Цветочного горшка» к Белым домам. Бергер покажет им. Отдав приказ на вторую половину дня и пообещав захватить с собой своего батальонного врача для оказания помощи раненым и больным, заканчиваю разговор с обоими ротными.
Поев, вместе с доктором и Берчем отправляюсь в путь. Расстояние с полкилометра, идем пешком. Через несколько минут спускаемся по склону обрыва и вот уже стоим среди румын. Кругом, как тени, шныряют исхудалые солдаты – обессиленные, усталые, небритые, заросшие грязью. Мундиры изношенные, шинели тоже. Повязки на головах, ногах и руках встречаются нам на каждом шагу – лицо доктора выражает отчаяние. Повсюду, несмотря на явную физическую слабость, работают, строят жилые блиндажи, звенят пилы, взлетают топоры. Другие рубят дрова: их потребуется много, чтобы нагреть выкопанные в промерзшей земле ямы и растопить лед на стенах, При нашем появлении воцаряется тишина. Нас с любопытством рассматривают. Мысли солдат можно запросто прочесть на их лицах: «Что им нужно здесь, этим немцам? Не успели мы прийти, как этот проклятый тип уже тут как тут, разнюхивает, что мы делаем, оставьте нас наконец в покое; смогли бы мы поступить как хотим, мы бы вам показали!»
Сворачиваем за угол, и я останавливаюсь как вкопанный. Глазам своим не верю: передо мной тщательно встроенная, защищенная с боков от ветра дощатыми стенами дымящаяся полевая кухня, а наверху, закатав рукава по локоть, восседает сам капитан Попеску и в поте лица своего скалкой помешивает суп.
От элегантности, поразившей меня утром, нет и следа. Только щекастое лицо осталось прежним – впрочем, это и не удивительно, когда можешь залезать в солдатские котелки. Попеску так увлекся своей поварской деятельностью, что замечает нас, только когда мы подходим вплотную к котлу. Он спрыгивает на снег, вытирает руки о рабочие брюки и объясняет свое странное поведение:
– Приходится браться самому. В такое время никого к жратве близко подпускать нельзя. Прошу подождать минуточку, я сейчас.
Он подзывает лейтенанта, передает ему «скипетр» и приглашает нас в свой блиндаж.
Врач отправляется по своим делам, чтобы в соседнем блиндаже обследовать всю роту и определить боеспособность каждого солдата. Врач уходит, а я с Попеску обсуждаю дальнейшее использование роты. Я не доверяю умению румынских солдат обращаться с немецкими минами, а потому хочу привлечь их к земляным работам в тылу, и то, самое большее, повзводно. Во-первых, из дивизионного приказа ясно, что «наверху» им не доверяют. Во-вторых, я считаю за лучшее, если с ними будет несколько наших отделений, хорошо знакомых с местностью. И кроме того, вести в городе работы группами больше взвода рискованно: слишком велика была бы мишень. О подавляющей части своих солдат командир роты вообще представления не имеет. Она сформирована из всевозможных подразделений. В ней стрелки и канониры вместе с солдатами, которые на военной службе только и умеют, что печь булки или чистить лошадей. С такими надо быть готовым ко всему. С завтрашнего дня они поступают на довольствие батальона, тогда я буду лучше ориентирован во всех делах.
Идем в соседний блиндаж, куда отправился врач. Пробираемся через до предела набитый людьми «предбанник», в котором стоит невыносимый запах пота и гниения. Доктор орудует, Берч подает ему бинты, шприцы, пинцеты. Воздух спертый, у обоих на лбу капли пота. Подхожу ближе и вижу, как врач разматывает бинт на руке раненого. Надо ампутировать указательный палец. Йод, повязка, готово, следующий! Почти у каждого что-нибудь. Огнестрельные раны, переломы костей, осколочные ранения, дизентерия, желтуха, обморожения и нагноения – сплошная череда человеческих страданий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121