Иногда это и Гитлер, но, вероятно, только лишь потому, что он не кончал военной академии, иногда эсэсовцы, которых мы не любим за то, что они пользуются привилегиями. Только и всего. А о том, как должно идти дело дальше, нет и речи.
Генерал считает за благо уклониться от такого разговора. Он встает и просит меня проводить его в кабинет. Спустя пять минут я стою вместе с ним перед картой обстановки на Восточном фронте. Сталинград здесь уже не проблема: падет через несколько дней. Генерал с удовлетворением рассматривает непрерывную синюю линию, которая, вплотную примыкая к Дону, этаким элегантным завитком захватывает Волгу. В глаза назойливо бросается яркая синева Дона.
– Видите ли, дорогой капитан, наступающая зима нас не страшит. На этот раз у нас такие позиции, с которых нас никому не выбить. А где расположена ваша часть, здесь, у Серафимовича? Верно, хорошая позиция, не так ли? Прямо перед носом в качестве водной преграды Дон, лучшего и желать не приходится!
Кратко объясняю, насколько велики людские потери и какие конкретные приказы были отданы нам на Дону.
– Разрешите заметить, господин генерал, нынешняя линия фронта, по нашему опыту, непригодна служить зимней позицией. Лишь только Дон замерзнет, мы и оглянуться не успеем, как в один прекрасный день русские с танками и всем прочим окажутся перед нашими слабо укрепленными пунктами. Я усматриваю в этом серьезную опасность.
Подобные соображения кажутся генералу чем-то совершенно новым. Он явно рассчитывает на силы, которых у нас давно уже нет. Сомнения Роммингера, к которым я сначала отнесся скептически, подтверждаются. Видно, здесь и в самом деле никого не беспокоят донесения и оперативные сводки, которые мы ежедневно посылаем в штаб дивизии. Оттуда их передают дальше, и должны же они в конце концов попасть на этот стол! Но, видимо, сюда они так и не доходят. Неужели то, что мы пишем, по дороге вычеркивается? Кем? Или нет уже у нас больше генералов, которые докладывают правду?
* * *
Полночь. Я сижу в купе курьерского поезда Винница – Берлин. Он состоит из двух спальных вагонов и вагон-ресторана. Места в поезде заняты генералами, офицерами генерального штаба, эсэсовскими фюрерами и всякими «зондерфюрерами», нацистскими партийными вельможами, интендантами, военными судьями и прочими чиновниками всех рангов и оттенков. Да, господам неплохо живется в тылу. Только изредка заметишь одинокого офицера-фронтовика – он или возвращается после доклада командованию, или ему, как и мне, посчастливилось найти способ побыстрее добраться домой в свой короткий отпуск. Кроме меня в купе полковник-танкист, которого перевели на Запад. Знакомимся. Но разговор не клеится: оба слишком устали. Засыпаем, а поезд без остановки мчит нас через русские леса на родину.
На следующее утро чувствую себя как новорожденный. Наконец-то выспался! Вместе с соседом идем в вагон-ресторан. Вдруг меня останавливает голос:
– Почему не отдаете честь?
Поворачиваюсь. В дверях купе стоит молодой человек с надменным лицом. Заметив генеральские брюки, я чуть было не щелкнул каблуками. Но потом разглядел сизо-голубой воротник мундира и белые петлицы с дубовыми генеральскими ветками. Мать честная, чего только не бывает на свете: «зондерфюрер» в генеральском чине! Верно, один из тех, что ездят подсчитывать урожай. Резко отвечаю: «Оставьте этот тон! " – и, не глядя на ошарашенного чиновника, прохожу вслед за улыбающимся полковником. Нас уже ожидает дымящийся кофе. Подают белый хлеб, булочки, масло, ветчину, колбасу, яйца и джем. Аппетит у нас неплохой, и мы не церемонясь уминаем генеральский завтрак. Настроение превосходное. Вовсю сияет солнце, обещая приятный отпуск. Непринужденно беседуем о всяких военных делах, обсуждаем положение на всех фронтах.
На следующий день поезд в точно назначенное время прибывает на берлинский вокзал Фридрихштрассе. Свежие, сытые и бодрые, мы расстаемся друг с другом.
* * *
Мрачные дома, асфальт, афишные тумбы. Проносятся автомобили, спешат прохожие. Над головой грохочет мчащаяся по эстакаде электричка. Обрывки фраз заглушаются городским шумом. Люди толпятся на переходах. Красный свет, зеленый свет. Скорее через улицу. Отель «Центральный».
– Где можно позвонить?
– Бельэтаж, направо, потом налево.
– Благодарю.
Заказываю срочный разговор. Дают через 10 минут. В трубке звучит прерывающийся от радости далекий голос жены.
– Через пять часов встречай в Бреслау{8} на главном вокзале!
Несколько часов, подобных вечности», и вот уже я радостно обнимаю жену. Позади месяцы ожидания и тяжесть разлуки.
Меня встречает настоящая, улыбающаяся жизнь, старый, привычный и дорогой мир. Ведь со мной рядом, наяву девичьей походкой идет жена и тихонько пожимает мне руку. Я словно пьян. Она тоже.
Лицо ее дышит счастьем оттого, что я рядом, через каждые несколько шагов она бросает на меня сияющий взгляд. Да, я с тобой. Это не сон. Но слова не идут. Война 'сделала меня настолько грубым и суровым, что я боюсь, как бы не разрушить то, что у меня еще осталось, – последнюю капельку счастья и человеческого тепла. И жена тоже, кажется, чувствует, что резкие контуры суровой действительности должны отойти на второй план в этот час встре, чи. Я благодарен ей за то, что она ни о чем не спрашивает. Что мог бы я ответить?
Не могу же я уже сегодня рассказать ей, как фельдфебель Рат буквально в мгновение ока погиб вместе с целым взводом! Тени двадцати шести крестов все эти три недели стояли бы между нами, и сам бы я был мертвецом в отпуску, от которого несет могильным холодом. Нет, есть вещи, которые не высказать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121