Мне бы хотелось здесь поселиться. Но теперь я вижу, что мы еще многого не знаем о Моцарте.
– Уж не думаете ли вы, что он был отравлен? – изумился Эттвуд.
– Нет, не думаю. И все же после того, что нам рассказали господа О'Келли и Браэм, у меня возникли некоторые сомнения.
– Будь я помоложе, я бы непременно отправился в Вену, – с внезапной горячностью произнес О'Келли. – Я бы побеседовал с Констанцей, с Софи, со всеми, кто хорошо знал Моцарта.
Эттвуд бросил на О'Келли раздраженный взгляд, словно обвиняя его в предательстве, но старого тенора уже нельзя было остановить.
– На вашем месте, господин Отис, я бы отправился немедля, – повторил он.
– У меня для вас письмо, господин Отис. От вашего тестя, – неожиданно объявил Тотхилл.
– Почему вы не отдали мне его раньше? – спросил Джэсон.
– Я увлекся беседой.
Но Джэсону показалось, что конверт уже вскрывали.
«Уважаемый господин Отис! – прочитал он. – Надеюсь, что это письмо дойдет до вас в целости и сохранности. Я не знаю вашего лондонского адреса и поэтому посылаю его через уважаемого господина Куинси Пикеринга.
Сам я приболел, но дело не в этом. Брат сообщил мне, что Сальери с каждым днем слабеет и, видимо, долго не протянет. Сальери совсем уже старик, ему за семьдесят, и, наверное, для вас это последняя возможность повидаться с ним. Эрнест сам не может похвалиться здоровьем, он пишет, что и жена Моцарта болеет, да и дни его сестры тоже сочтены. Печально, что многих из тех, кто знал Моцарта, уже нет в живых, и каждый новый день грозит утратой свидетелей.
Прошу вас, поскорее отправляйтесь в Вену.
Вы, наверное, собрали немало ценных сведений и, может быть, наконец-то, через столько лет, правосудие свершится. Мой брат узнал, где находится Сальери, он знаком со служителем этой лечебницы, и если вы вовремя приедете в Вену, вам, возможно, удастся повидать Сальери.
Ваш стареющий, но преданный друг.
Отто Мюллер».
– Ну, что? – нетерпеливо спросила Дебора.
– Сальери слабеет. И жена Моцарта тоже нездорова. – Джэсон не хотел посвящать никого, даже Дебору, в свои планы.
– Скажите, господин Браэм, – спросила вдруг Дебора, – упоминала ли Кавальери в письме, как Сальери отнесся к болезни Моцарта?
– Нет, – ответил Браэм. – Удивительно, что я и это-то запомнил.
– Поистине удивительно, – сухо заметил Эттвуд. Уже у дверей О'Келли посоветовал Джэсону и Деборе:
– Если вы встретите кого-то, кто знает о последнем ужине Моцарта в обществе Сальери и певицы, к примеру, Софи или Констанцу, а может, и самого Сальери, постарайтесь разузнать, что пил и ел Моцарт и как это на него подействовало.
Дебора доверительно взяла О'Келли под руку и сказала:
– Сомневаюсь, удастся ли нам отыскать доказательства тому, что Моцарт был отравлен, но теперь я понимаю, что у мужа есть основания подозревать нечистую игру. И весьма веские основания.
– Согласен с вами, госпожа Отис, – сказал О'Келли. – Но если подозрения вашего мужа оправдаются, положение станет серьезным и даже опасным. Вена полна интриг и в наши дни.
– Что же вы советуете? – спросил Джэсон.
– Торопитесь! Будьте настороже. Обдумывайте каждый шаг. И никому не доверяйте!

11. Путешествие продолжается

У дилижанса на Дувр Джэсона с Деборой поджидал Михаэль О'Келли. Он преподнес им на прощанье подарок – биографию Моцарта. Джэсон огорчился: биография была на немецком языке.
– Можно ли верить этой книге? – спросил Джэсон.
– Не целиком, – ответил О'Келли. – Некоторые факты неверны, часто автор слишком доверяет чужим свидетельствам. Похоже, он собирал все сведения из вторых рук, от друзей Моцарта, его вдовы, сестры, и все же вы получите представление о его жизни. Автор обращался и ко мне, но я приберег самое интересное для своей книги. По-английски о Моцарте еще ничего не написано, но я рассказал вам все, что знал.
Дилижанс тронулся, и за стуком копыт по булыжнику они не могли разобрать, что кричал им вслед О'Келли, но лицо его выражало тревогу. Глядя на серое, туманное утро, Дебора думала о том, что Лондон был лишь приятной интерлюдией, и кто знает, что еще ждет их впереди.
По пути в Дувр дилижанс непрестанно трясло на неровной ухабистой дороге, и Джэсон не мог читать. А при переезде через пролив по штормовому морю он страдал от морской болезни. Судно было крошечным, и не раз ему чудилось, что волны вот-вот их поглотят. Все вздымалось и рушилось – и море, и небеса. Он испытывал невыносимые страдания, боялся оступиться на мокрой скользкой палубе и упасть за борт, потому что совсем не умел плавать. Достигнув Кале, Джэсон твердо решил, что отныне будет путешествовать только по суше, разве если у него не будет выбора, как при путешествии через океан или Ла-Манш. В Кале в гостинице он принялся за чтение книги и впервые узнал, что мать Моцарта умерла в Париже и была похоронена на кладбище церкви св. Евстахия.
В Париже они никак не могли отыскать эту церковь, так как Джэсон с трудом изъяснялся по-французски, а Дебора, лучше его знавшая язык, не желала посещать кладбища, считая, что они не найдут там ничего нового. Но Джэсон настаивал, и наконец они отыскали церковь.
Св. Евстахий оказался унылой, мрачной каменной громадой, лишенной всякой привлекательности. Свалка мусора перед входом неприятно поразила Джэсона, и он с грустью рассматривал греческие колонны, потемневшие от многолетнего слоя грязи. Желтые потеки покрывали стены церкви, словно некогда это место служило для отправления естественных нужд, и никто так и не удосужился навести чистоту. Отовсюду веяло леденящим холодом: от мраморного пола, каменных стен, величественных надгробий, древних доспехов давно истлевших воинов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129