– Не было ли между Моцартом и Сальери каких-нибудь споров? – допытывался Джэсон.
– Они редко в чем соглашались, – ответил О'Келли.
– Стоит ли строить догадки, – вмешался Эттвуд. – Разве можно доказать, что Сальери причинил вред Моцарту? Что верно, то верно, он недолюбливал Моцарта, но это еще не значит, что он убийца. Все мы не ангелы, но и не чудовища.
– Я помню случай, когда Сальери навредил Моцарту, – сказал О'Келли.
– Когда это было? Я что-то не припоминаю, – Эттвуд нахмурился.
– Помните, как Сальери пытался лишить меня роли в «Фигаро»? В самый последний момент. Это грозило сорвать премьеру. Сколько было волнений!
– Но ведь это все подстроил Орсини-Розенберг.
– Розенберг всегда действовал в согласии с Сальери.
– Вы действительно хорошо знали Моцарта? – спросила Дебора.
О'Келли обидел такой вопрос.
– Госпожа Отис, я единственный оставшийся в живых участник первой постановки «Фигаро». Это я познакомил Англию с Моцартом, вместе с Эттвудом и супругами Сторейс. Не забудьте, я десять лет был директором Итальянской оперы.
– Так что же случилось на обеде у да Понте? – напомнила Дебора.
О'Келли задумался. Вспоминая о днях, проведенных с Моцартом, он вновь почувствовал себя молодым и готовым дерзать. В доме Моцарта он всегда был желанным гостем, а вот Эттвуд пригласил его к себе впервые за много лет. Тут не обошлось без Тотхилла; банкир, должно быть, намекнул Эттвуду, что супруги Отис богачи. Но сейчас это не имело значения. О'Келли забыл о своих преклонных годах, о том, что не оправдал возлагавшихся на него великих надежд и оказался неудачником, живущим милостыней друзей, о котором, если кто и вспомнит, то разве только потому, что он был другом Моцарта. Когда-то в Вене мало кто из певцов мог соперничать с ним, а по возвращении в Англию, пока не потерял голос, он был первым тенором в театре на Друри-Лейн. Затем целых десять лет состоял директором Королевского театра и Итальянской оперы, а потом лишился места за то, что слишком явно отдавал предпочтение Моцарту. А теперь оперы Моцарта ставились часто и приносили доход. Он завел тогда книжную лавку, где продавал ноты и прирабатывал торговлей вина, но ему пришлось расстаться с ней, так как он проматывал весь доход. И хотя он сочинил музыку к множеству пьес и написал несчетное число английских, французских и итальянских песен, и даже несколько песен для короля, через год после исполнения все они были забыты. Люди помнили лишь слова, сказанные о нем его другом Ричардом Бринсли Шериданом: «Михаэль О'Келли, сочинитель вин и импортер музыки». Но ведь не всякому дано быть Моцартом; а если он когда и заимствовал, то только у– самых лучших: у Генделя, Гайдна и Моцарта. Что же касается его воспоминаний о Моцарте, то тут никто не посмеет уличить его во лжи. Моцарт был его добрым другом, куда лучшим, чем Шеридан или Эттвуд.
– «Свадьба Фигаро» открылась в Вене 1 мая 1786 года, а спустя несколько дней да Понте пригласил на обед меня, Эттвуда, Энн Сторейс, Моцарта с женой и Сальери с его любовницей Катариной Кавальери, – начал свой рассказ О'Келли. – Сальери был женат на дочери богатого купца и поговаривали, что ее деньги пришлись ему весьма кстати, но с женой он нигде не показывался, а всюду, не стесняясь, водил за собой Катарину Кавальери. Кавальери была полногрудой красавицей – примадонной и совсем не итальянкой, а немкой, взявшей себе итальянское имя из соображений карьеры. Она пела Констанцу в «Похищении из Сераля». Но жена Моцарта не приняла приглашения. Моцарт объяснил мне, что Констанца ждет ребенка и что встреча с Сальери, который был ей неприятен, могла ее разволновать. Но, возможно, это было предлогом, чтобы встретиться с Энн Сторейс.
– Она была любовницей Моцарта? – спросила Дебора.
– У меня на этот счет есть сомнения.
– А что думаете вы, господин Браэм?
– Энн была благоразумной женщиной. Она никогда не говорила о мужчинах, с которыми встречалась до знакомства со мной. Но говорила, что Моцарт был всегда верен жене.
– А что известно о ее брате? Он сейчас в Англии? – спросил Джэсон.
– Стефан Сторейс умер, – ответил О'Келли. – Я не знаю, отчего да Понте не пригласил тогда и его. Моцарту нравился Стефан. Многих из тех, кого знал Моцарт, уже нет в живых. Да Понте давал обед в честь премьеры «Свадьба Фигаро» и нового заказа, полученного им от Сальери, но мне показалось, что либреттист просто решил помирить двух композиторов, поскольку нуждался в них обоих. К тому же ему льстила роль миротворца. Меня не удивило присутствие Сальери. При других он прикидывался другом Моцарта.
Всех остальных, и в особенности Энн, пригласили, чтобы угодить Моцарту. Ему нравились наш молодой задор и привлекательная наружность и то, что мы англичане. Моцарт любил Англию, где его признали еще в детстве, и надеялся еще раз приехать туда. Энн, уже снискавшая славу в Европе, была его любимым сопрано, и к тому же ему, видимо, хотелось знать, как поведет себя Сальери после премьеры «Фигаро».
Квартира да Понте на Кольмаркт показалась мне куда роскошнее жилища Моцарта на Гроссе Шулерштрассе; нам прислуживала экономка поэта и ее хорошенькая шестнадцатилетняя дочка, да Понте не скрывал, что она его любовница. Сначала шел обмен обычными вежливыми фразами, но когда да Понте вынул украшенную бриллиантами золотую табакерку, у Сальери расширились глаза от зависти. Сальери, ожидавший, когда да Понте первым пригубит вино – привычка всех итальянцев, живущих в Вене, – спросил:
«У вас новая табакерка, Лоренцо?»
«Да, новая, Антонио», – похвастался да Понте.
«А я и не знал, что вы нюхаете табак».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129