повесть
Когда говорили о Мирном, почему-то в памяти вставала прежде всего одна деталь: громадное, снеговое, блестящее под солнцем поле, а на краю его — маленькая двухэтажная квадратная будка, расписанная в черные и белые шахматные клетки. В будке этой, единственной здесь, помещалась вся обслуга аэропорта: и метеорологи, и радист, и кассир, и технари, и начальство. Здесь же отдыхали пилоты. Пассажирам деваться было некуда. Поэтому, ожидая какой-либо машины из города, вдвоем мы долго сидели на чемоданах, поставив их прямо на снег, смотрели на чахлые жалкие березки, торчащие поодаль, на дымчатое небо, из которого на площадку то и дело неуклюже шлепались «ИЛы», «ЛИ», «антошки»... И хотя ждать уже надоело, настроение у нас было ровное. Наверно, помогала этому игру-
шечная смешливая будка, веселившая глаз. Она как бы говорила нам: «Вы привыкли, к внуковскому комфорту, а приехали в новый город, здесь все только начинается, и пожалуйста, без претензий».
Февральские жестокие морозы уже отошли, мы грелись на солнышке и, чтобы занять ленивую мысль, играли в шахматы. Доской нам служила стена будки, а фигуры мы переставляли по памяти...
Так вот и было: услышишь о Мирном, и перед глазами— тамошняя будка в аэропорту и то самое настроение, ровное, незлобивое. Таким оно и осталось на все время поездки. Но, помнится, несмотря на это, вернувшись в Москву, написали статью, в которой критиковали в основном Госплан РСФСР,—очень уж бессистемно строился Мирный: подчас без проектов; деньги и техника направлялись сюда с опозданиями, дорог не было, база строительной индустрии застыла на нулевых отметках, средств на нее не давали, и даже кирпич приходилось возить в Мирный на самолетах...
В Госплане тогда ответили: требования мирненцев учтены, выделены дополнительные деньги и техника. Кажется, так и было в действительности.Видимо, также и поэтому о Мирном хотелось вспоминать только хорошее,— все мы не лишены тщеславия. Да и вообще, видимо, в тщеславии, если оно взято тобой под контроль и направлено на добрые дела, нет ничего плохого. Наоборот, оно становится чувством, не расслабляющим, а действенным, полезным не только для тебя, но и для всех.
Прошло полтора года. Мы снова летим в Мирный. Беспосадочный, фантастический — к такому никак не привыкнешь—прыжок из Москвы в Красноярск на «ИЛ-18», потом перелет до Якутска — нудный, утомительный бесчисленными взлетами и посадками,— кажется, мозги уже стали жидкими и переливаются под черепом; мотор, даже когда глохнет, гудит в ушах.
Такой же перелет до Мирного—чертовы сибирские расстояния! — и наконец-то она под нами, столица алмазного края! Посадка последняя... А где же шахматная будка?.. За новым большим зданием аэропорта, скопищем машин, каких-то помещений мы замечаем ее не сразу. Но вот и она, совсем такая же, веселая, милая, только флаг, красный флаг, трепыхающийся на ветру, перенесли с ее крыши на крышу аэропорта. Обрадовались мы, будто встретили старого доброго знакомого.
— А ведь строится Мирный-то, а?
— Строится!..
Вот с этой поляны, на которой повырубили кусты и притоптали ногами снег, отсюда все и началось. Зимой пятьдесят седьмого года, кажется в марте, в мороз, плюхнулся на нее трудяга «антон», вывалились из него прямо в сугроб первые мирненцы.
Среди них был и Миша Орлов.Потом «антон» продолжал возить из Мухтуи, где к берегу Лены приткнулся маленький порт, горючее, оборудование, хлеб, пропахший бензином и такой мерзлый, что его приходилось рубить топором на части, а затем уже оттаивать над огнем. Ребята проби-
вали просеку к месту будущего города и ставили палатки. Мишу Орлова назначили бригадиром. Приехал он сюда из Ленинграда. Там Миша был слесарем на заводе и одновременно вершил комсомольскими делами. В райкоме комсомола сдружился с инструктором Лейконеном, тоже Мишей.
Однажды Лейконену пришла в голову мысль: «До каких же пор я буду выписывать ребятам путевки на Восток, а сам отсиживаться здесь?..» Тут как раз орг-набору потребовались рабочие в Мирный. Одному ехать страшновато...
Миша Лейконен... Сам Орлов рассказывал о нем так:
— Он без выдумки ничего не может, всегда что-нибудь да отколет! Поехали мы с ним как-то в Якутск на слет, он — на день раньше меня. Ясное дело, к нему там — корреспонденты местные. А он говорит: «Человек я неразговорчивый, вот завтра друг мой прилетит: рассказывает, что пишет! А работяга — наипервейший в Мирном!..» Ну и еще чего-то заливал, будто я даже роман-эпопею писать начал... Только я вылез из самолета, ко мне девица бежит, ничего, приятная на вид. «Вы, говорит, должны выступить». А из меня, сам знаешь, слово трудней, чем слезу, выжать... Хотя слезу тоже не выжмешь. Я — ни в какую! А она заплакать готова: мол, чуть ли не ее судьба этим репортажем решается. Птаха, такая маленькая, и волосики белые, как у ребенка. Жалко ее стало. Ну и пришлось полдня перед микрофоном потеть. Хотел я избить Лейко-нена, а он меня обнял, слезы на глазах, и говорит: «Спасибо, друг, выручил! Мне эта слава что нож по сердцу». А губы у черта смеются. Ну как тут руку подымешь!
Орлов — человек могучий, полный, рассказывает он неторопливо, баском, улыбка на его лице мягкая, почти робкая. Сразу видать: добрейший он парень.
Так вот. Лейконен вызвал в райком Орлова.
— Поедем в Мирный.
— Зачем?
— Работать.
— Что так?
— Ты знаешь, что такое журавлиная болезнь? Нет?. Это когда летать хочется. Да ведь и все туда едут! Мы что, хуже? '
— А где это?
— Черт его знает! Где-то далеко, на Востоке.
— А-а-а!.. А когда ехать?
— Послезавтра.
— Почему?
— Так ведь раньше не успеем собраться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33