А летом досыпете остальное.
Дорожники не соглашались. Им конечно же было бы выгоднее строить дорогу постепенно: один участок сделали полностью, сдали его, получили за это деньги, пошли дальше. А главное, возражали они, отсыпь пионерную дорогу и пусти по ней транспорт — так машины весь щебень в болота вобьют, и тогда начинай все сначала.
— Но ведь дорога мне уже сейчас нужна! — Ба-тенчук опять на секунду задумался и снова с решимостью хитроватого хозяина, который долго вел торг и, наконец, плюнув на все, идет на будто бы безрассудную сделку (а на самом деле выгоднейшую для себя), проговорил:
— Хорошо! Отсыпайте до Бутуоби. После Бутуоби трасса нас не волнует, сами ее отсыпем.
Дорожники колебались. Евгений Никанорович даже встал из-за стола. Говорил он с украинским акцентом: мягкое «г» и ударное «е», как «э» («мэтр», «всэ»), и это делало его речь вкрадчиво-ласковой.
— Я готов даже вот на что пойти! Весь транспорт обратным ходом будет возить со створа на дорогу щебень. Там, где разобьют дорогу, сразу же подсыпем. Если вы принимаете это предложение, мы и соглашение такое подпишем. А чтобы вас начальство не теребило, я сам войду с вопросом в Совет Министров. Как?..
Дорожники молчали. Батенчук неожиданно рассмеялся:
— Чудаки! Ведь все равно же вас заставят, а тогда я вам и баков не дам.— Самый крупный козырь он приберег под конец: —Все бумаги по этому поводу давно уже у Микояна лежат, и, как я слышал, он не возражает: иного выхода у нас нет.— «У нас» было произнесено, как «у нас с Микояном».
Дорожники сдались... Прощался с ними Батенчук долго и очень любезно.Но нам не удалось начать разговор. В кабинет один за другим стали входить люди. Видимо, они ждали, когда уйдут дорожники. И со всеми Евгений Никанорович разговаривал не торопясь, хотя и по-разному.
С еще не старой миловидной женщиной — почти галантно. Женщина оказалась главным маркшейдером строительства. Батенчук убедил ее в том, что необходимо организовать проверку знаний по геодезии у всех мастеров и начальников участков («Чтобы каждый мог сам и разбивку фундаментов сделать и объемы земли выверить»). Если же у кого-то знания окажутся недостаточными — пусть учится, можно и курсы специальные провести. Не захочет учиться — прощайся со стройкой!..
— Только знаете что...— Батенчук опустил глаза; видно, ему неловко было заговаривать об этом.— Пронерку эту надо как-то поделикатней провести, чтобы не обидеть кого-нибудь... Не то что экзамены, а так — дружеские беседы, с каждым в отдельности. Понимаете?
— Ну конечно же, Евгений Никанорович! — женщина смутилась, покраснела. И оба рассмеялись неловко и застенчиво.
Потом вошел бухгалтер управления, которое вело работы на створе гидростанции, усталый, седой человек, Батенчук обрушился на него весело и в то же время строго. Дело в том, что бухгалтер позволил какому-то Ченчику, видимо начальнику участка, выплатить трем мастерам сверхурочные.
— Не мог я отказать,— оправдывался он,— уж очень нажимал Ченчик.
— Боитесь отношения испортить? — Батенчук, сидя за столом, наклонился к бухгалтеру.— Можно простить это самим мастерам,— они у нас молодые, но ведь вы-то знаете: дело это противозаконное, мастерам за сверхурочные работы дополнительный отпуск предоставляется, а не деньги. Поддались Ченчику? Вот он и будет эти одиннадцать тысяч из своего кармана платить! И вы приказ об этом подпишете! Чего вы его боитесь? Я начальник строительства, а своего главного бухгалтера уволить с работы не могу, так же и он вас. В случае чего обращайтесь прямо ко мне, я всегда встану на вашу сторону... Если вы правы, конечно, будете.— Он помолчал секунду и уже спокойней спросил: — Вы читали на днях статью в экономической газете «Товарищ бухгалтер, стой твердо на своих позициях!»? Нет?.. Зря. Прочтите. Хорошая статья.
Вслед за бухгалтером вошли двое молодых специалистов, которым обещали выделить квартиры в новом доме, но почему-то не выделили, и Батенчук тут же, хотя был уже поздний вечер, позвонил на квартиру председателя горсовета и ругался с ним до тех пор, пока тот не поклялся: квартиры будут выделены... Потом зашел начальник технического отдела с какими-то чертежами, и еще кто-то, и еще... Батенчук слушал и говорил, смотрел чертежи и сам чертил,
подписывал бумаги, звонил по телефону, уговаривал и ругал, и внушал что-то по-отечески ласково. И все это делал он, не теряя ни секунды времени, не тратя ни одного лишнего слова. В пепельнице на его столе выросла гора окурков (курил Батенчук, как и большинство стародавних курильщиков, «Беломор»). А на другом столе, поставленном перпендикулярно к письменному, появилось несколько самодельных пепельниц— из разорванных папиросных пачек и крышек от чернильницы...
У нас уже голова кругом пошла, и мы могли следить только за тоном разговоров, но не за их смыслом. А тон, несмотря на разные оттенки, в общем-то был один — очень дружеский.
Наконец в кабинете осталось нас трое, и Батенчук, отвалившись в кресле, спросил, совсем не устало, а все с той же азартной веселостью:
— Ну как? — и рассмеялся, довольный, видимо, тем впечатлением, которое отразилось на наших физиономиях.—Теперь задавайте вопросы. Что у вас ко мне?
Мы с сомнением поглядели на часы: было уже десять, а разговор комкать не хотелось.
— Я не спешу. Я привык. Каждый вечер так. Понимаете, не могу заставлять ждать людей. А вас... вам же, наверно, было интересно послушать? — И Батенчук опять рассмеялся лукаво и весело. Ох хитрец! Он ведь и нас пытался воспитывать так же, как и всех, кто приходил в кабинет.
— Евгений Никанорович, самый главный вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33