А здесь это обычное слово в устах человека любого класса.— Слушай, — сказал Агустин и, подойдя ближе, положил руку на плечо Роберту Джордану. Потом он чиркнул кремнем об огниво, зажег трут, подул на него и, приподняв повыше, заглянул в лицо молодому человеку. — Ты похож на того, что с нами раньше был, — сказал он. — Но не совсем. Слушай. — Он опустил трут и оперся на винтовку. — Ты мне вот что скажи: это правда, насчет моста?— Что насчет моста?— Что мы должны взорвать этот самый паскудный мост и потом катиться отсюда подальше.— Не знаю.— Ты не знаешь! — сказал Агустин. — Вот здорово! А чей же это динамит?— Мой.— И ты не знаешь, для чего он? Будет сказки рассказывать!— Я знаю, для чего он, и ты тоже узнаешь, когда надо будет, — сказал Роберт Джордан. — А сейчас мы идем в лагерь.— Иди знаешь куда! — сказал Агустин. — Так тебя и растак! А хочешь, я тебе скажу одну вещь, которую тебе полезно узнать?— Хочу, — сказал Роберт Джордан. — Если только это не какая-нибудь похабщина, вроде… — И он повторил самое грубое ругательство из тех, которыми был сдобрен предыдущий разговор.Этот человек, Агустин, сквернословил непрерывно, и Роберт Джордан усомнился, может ли он произнести хоть одну фразу, не пересыпая ее ругательствами.Агустин засмеялся в темноте, когда Роберт Джордан повторил его выражение.— Такая уж у меня привычка. Может, это и некрасиво. Кто его знает. Каждый разговаривает по-своему. Так вот, слушай. Мне этого моста не жалко. Мне вообще ничего не жалко. А потом еще я тут с тоски пропадаю, в этих горах. Надо уходить — уйдем! Я на эти горы плевать хотел. Надо менять место — переменим. Но я тебе одно скажу. Динамит свой береги.— Спасибо, — сказал Роберт Джордан. — От тебя беречь?— Нет, — сказал Агустин. — От людей, у которых, так их растак, на языке меньше всякой похабщины, чем у меня.— А все-таки? — спросил Роберт Джордан.— Ты по-испански понимаешь? — сказал Агустин на этот раз серьезно. — Смотри хорошенько за своим растаким динамитом.— Спасибо.— Мне твое спасибо не нужно. А за материалом поглядывай.— Кто-нибудь его трогал?— Нет. Я бы тогда не тратил времени на пустые разговоры.— Все-таки спасибо тебе. Ну, мы пошли в лагерь!— Ладно, — сказал Агустин. — И пусть пришлют кого-нибудь, кто помнит пароль.— Мы увидимся в лагере?— А как же! И очень скоро.— Пойдем, — сказал Роберт Джордан старику.Теперь они шли краем лужайки, и вокруг стлался серый туман. По траве было мягко ступать после земли, устланной сосновыми иглами, парусиновые сандалии на веревочной подошве намокли от росы. Впереди за деревьями виднелся огонек, и Роберт Джордан знал, что там вход в пещеру.— Агустин хороший человек, — сказал Ансельмо. — Он сквернослов и балагур, но человек он дельный.— Ты его хорошо знаешь?— Да. Я его знаю давно. Я ему очень верю.— И его словам тоже?— Да, друг. Пабло теперь ненадежен, ты сам видел.— Что же делать?— Сторожить. Будем меняться.— Кто?— Ты. Я. Женщина и Агустин. Раз он сам видит опасность.— Ты этого ждал?— Нет, — сказал Ансельмо. — Я не думал, что уже так далеко зашло. Но все равно мы должны были прийти. В этих краях два хозяина — Пабло и Эль Сордо. Нужно обращаться к ним, раз одни мы не можем справиться.— А Эль Сордо как?— Хорош, — сказал Ансельмо. — Насколько тот плох, настолько этот хорош.— Ты, значит, думаешь, что Пабло совсем уж никуда?— Я весь вечер думал об этом, и мне кажется, что так. Вспомни все, что мы слышали.— Может быть, уйти, сказать, что мы раздумали взрывать этот мост, и набрать людей в других отрядах?— Нет, — сказал Ансельмо. — Он тут хозяин. Ты шагу не ступишь, чтобы он не знал. Но только ступать надо осторожно. 4 Они подошли ко входу в пещеру, навешенному попоной, из-под края которой пробивалась полоска света. Оба рюкзака стояли у дерева, прикрытые брезентом, и Роберт Джордан опустился на колени и пощупал сырой топорщившийся брезент. Он сунул под него руку в темноте, нашарил на одном рюкзаке наружный карман, вынул оттуда кожаную флягу и положил ее в карман брюк. Отперев замки, продетые в кольца, и развязав тесемки, стягивавшие края рюкзаков, он на ощупь проверил их содержимое. В одном рюкзаке, почти на самом дне, лежали бруски, завернутые в холстину, а потом в спальный мешок; снова затянув тесемки и щелкнув замком, он сунул обе руки в другой рюкзак и нащупал там острые края деревянного ящика со старым детонатором, коробку из-под сигар с капсюлями (каждый маленький цилиндрик обмотан двумя проволоками, и все это уложено с той же тщательностью, с какой он укладывал свою коллекцию птичьих яиц в детстве), ложу автомата, отделенную от ствола и завернутую в кожаную куртку, в одном внутреннем кармане большого рюкзака два диска и пять магазинов, а в другом, поменьше, мотки медной проволоки и большой рулон изоляционной ленты. В том же кармане, где была проволока, лежали плоскогубцы и два шила, чтобы проделать дырки в брусках, и, наконец, из последнего кармана он вынул большую коробку русских папирос, из тех, что ему дали в штабе Гольца, и, затянув тесемки, щелкнул замком, застегнул клапаны и опять покрыл оба рюкзака брезентом. Ансельмо поблизости не было, он ушел в пещеру.Роберт Джордан хотел было последовать за ним, потом передумал и, скинув брезент с обоих рюкзаков, взял их, по одному в каждую руку, и, еле справляясь с тяжелой ношей, двинулся к пещере. Он опустил один рюкзак на землю, откинул попону, потом наклонил голову и, держа оба рюкзака за ременные лямки, нырнул в пещеру.В пещере было тепло и дымно. У стены стоял стол, на нем бутылка с воткнутой в горлышко сальной свечой, а за столом сидели Пабло, еще трое незнакомых мужчин и цыган Рафаэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25