Среди взятых в плен женщин была одна по имени Сафия; муж её был убит, отец казнен. Сафия еще не достигла семнадцати лет и была так красива лицом, что Магомет взял её в свой гарем, хотя её уже познал другой мужчина. Он любил её всем сердцем, он преклонял колено, дабы ей легче было взойти на верблюда, он осыпал её дарами и не пресытился ею до самой своей смерти; она же пережила его на сорок пять лет.
Так рассказывал Муса.
- Значит, эти женщины отреклись от истинного бога? - спросила Ракель.
- Если бы еврейку Зайнаб и в самом деле покорило учение Магомета, вряд ли она попыталась бы отравить его, - ответил Муса. - Что же касается Сафии, то все накопленные богатства она завещала своим родственникам, которые остались иудеями.
- Ты зачастую без должного почтения говоришь о пророке. Почему же ты остаешься мусульманином? - немного погодя спросила Ракель.
- Я исповедую все три религии, - отвечал Муса, - в каждой есть зерно истины, но в каждой есть и такое, чему разум противится верить.
Он подошел к своему налою и принялся чертить круги и арабески, говоря через плечо:
- Покуда я убежден, что вера моего народа не хуже других верований, я стал бы мерзок самому себе, если бы покинул общину, в которой взращен.
Говорил он спокойно, не повышая голоса, и слова его проникали Ракели в самое сердце.
Оставшись один, Муса собрался поработать над своей "Историей ислама". Но, вспомнив сказанное им Ракели, он сам удивился, что употребил такие суровые слова, и не мог сосредоточиться на своем труде.
Вместо этого он написал стихи:
"Так полон наш век мечами и воителями, звоном железа и шумом битвы, что и речи мудреца ныне бряцают, а не шелестят чуть слышно, точно вечерний ветерок в купах дерев".
Дон Родриго избегал говорить о благодати, нисходившей на него, о минутах экстаза - плодах умерщвления плоти. Он предпочитал выдавать себя за ученого, за исследователя. И не кривил душой. Ибо при всем своем благочестии он был одержим тягой к беспощадному, чреватому сомнениями мышлению. Его пленяла чудесная игра ума, и для него было высокой усладой в споре с самим собой и с другими взвешивать доводы в пользу или против какого-нибудь положения. Из современных ему богословов он больше всего чтил Абеляра. Ему не давало покоя утверждение ученого, что от философии великих язычников короче путь к Евангелию, чем от Ветхого завета, и он все вновь и вновь возвращался к смелому труду Абеляра: "Sic et non-да и нет", где приведены взаимно противоречащие слова Священного писания; читателю же предоставлено право самому разрешать эти противоречия.
Дон Родриго знал, что ему не страшно доходить до самых крайних пределов этой опасной сферы. Недаром в его душе был заповедный приют, куда не проникали сомнения дерзновенного разума; там искал он прибежища от всяких соблазнов.
Это затаенное убеждение в несокрушимости его веры позволяло ему по-прежнему захаживать в кастильо Ибн Эзра и вступать в дружеские споры с еретиком Мусой.
Муса тоже знал, что с каноником можно без страха обсуждать самые щекотливые вопросы, и он не стеснялся говорить с ним даже о таких обстоятельствах, как любовная связь короля.
- Наш друг Иегуда надеялся, - заметил он, - что сдержанность и ласковый обычай Ракели смирят необузданную воинственность дона Альфонсо. А вместо этого она явно очарована его ратной доблестью. Боюсь, что жизнь в Галиане скорее превратит нашу Ракель в поборницу рыцарства, чем короля - в миротворца.
- Трудно требовать, чтобы в самый разгар крестового похода дон Альфонсо тяготел к славословиям мира, - возразил Родриго.
Уютно усевшись в уголке и слегка нагибаясь вперед, Муса как бы размышлял вслух:
- Уж эти мне крестовые походы! Хоть убей, а не укладывается у меня в голове, как вы можете называть своего Спасителя князем мира и его именем истово и благочестиво разжигать войну.
- А кто, как не вы, принес в мир священную войну, мой дорогой и высокочтимый Муса? - кротко спросил каноник. - Ведь именно Магомету принадлежит учение о джихаде. Наша bellum sacrum [Священная война (лат.)] была провозглашена в защиту от вашего джихада.
- Однако же пророк предписывает вести войну лишь тем, кто уверен в победе, - задумчиво промолвил Муса.
Он заметил, что этот довод огорчил его гостя, и деликатно перевел разговор.
- Судьба отыскивает удивительные лазейки, чтобы избавить наш полуостров от войны, - заметил он. - Все мы опасались, что безрассудная любовная страсть короля, нашего государя, приведет к беде. А она обернулась благом. Ибо пока наша Ракель будет удерживать короля, вряд ли он пойдет войной на халифа. Как же самовластна, как по-детски прихотлива та сила, которую я зову кадаром, а ты, достойнейший друг мой, именуешь провидением!
В ответ на этот прямой вызов каноник одернул кощунствующего старца:
- Если ты бранишь божество за слепоту и бессмысленное своенравие, скажи на милость, зачем же ты стремишься к познанию? Какая польза от всякого знания?
- Великая польза, - с готовностью отозвался Муса, - ибо оно помогает увидеть двусмысленность происходящего и его внутреннюю противоречивость. Но мне-то дорого познание само по себе. Не отрекайся, досточтимый друг, тебе оно тоже дает радость.
Правда, после таких бесед дон Родриго корил себя за то, что ему приятно общение со старым безбожником, и давал себе слово прекратить или, уж во всяком случае, ограничить посещения кастильо Ибн Эзра.
Но тут канонику было дано указание свыше. Король, поняв, что одному ему никак не растопить лед неверия, сковавший сердце Ракели, обратился за поддержкой к дону Родриго. Не мог же он отклонить такую благочестивую просьбу, а значит, не мог и прекратить посещения дома Ибн Эзра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168