— Дело тут совершенно ясно. Однако, — прибавил он, слегка покашливая, — чтобы избежать возможных осложнений, вам будет лучше уехать рано утром. А когда вы уедете, я сумею объяснить ваш отъезд. Если вы не побрезгуете провести здесь ночь, — продолжал он, оглядывая помещение не без некоторого смущения, — то…
— … мы еще менее будем обращать внимание на все окружающее, чем прежде, — перебила его маркиза, вздохнув. — Я чувствую себя в полной безопасности с тех пор, как познакомилась с вами.
И она протянула ему свою нежную белую руку.
Старшина быстро поцеловал ее.
Через несколько минут я уже возвращался к себе, направляя свои шаги по желтой полоске света, исходившей из фонаря старшины. А он шел тоже погруженный в свои мысли, временами закрывая фонарь полой своего плаща, совершенно забывая о своем спутнике. Мне вновь стало казаться, что все, что произошло сейчас, было лишь сном. И эта грязная комната, из которой я только что вышел, и удивительное присутствие в ней двух дам, и признание Денизы — все это представлялось чем-то совершенно невероятным.
Забили часы на колокольне. Я принялся было считать удары, но сбился. Вдруг в темноте, совсем рядом закричал по старинному обыкновению сторож, сообщая, что пробило одиннадцать часов. Это вернуло меня в мир действительности, подтверждая реальность событий.
На следующее утро, едва забрезжил рассвет, я отбыл из гостиницы в экипаже. Еще издали я увидел вышедших из тюрьмы и стоявших подле ее дверей маркизу и ее дочь, дрожавших от утренней прохлады. Усадив маркизу, я, сам не помня себя, взял за руку Денизу, помог сесть ей в экипаж и сам уселся на переднее сидение, как раз напротив нее.
Минут через пять мы беспрепятственно проехали городские ворота и выбрались на большую дорогу. Стояли еще серые предрассветные сумерки, деревья казались черными на фоне светлеющего неба. Вскоре мы переехали большой мост через Тавр и стали подниматься по долине Дурби.
Мы не могли еще видеть лиц друг друга. Внезапно из угла, где сидела маркиза, послышался веселый смех.
— Старый дурак, — едва проговорила она, не имея сил удерживаться более от торжествующего смеха.
Эти слова показались мне не особенно благородными, но она была матерью той, которую я любил, и я промолчал.
Разгорался рассвет. Одна половина неба мало-помалу окрасилась в розоватый цвет, другая — бледно-голубая, с золотистыми облачками, осталась позади нас. Еще мгновение и зазолотились вершины гор. Я жадно взглянул в лицо Денизы, увидел, как оно порозовело с рассветом, и, весь дрожа, поспешил отвести от нее свой взор.
Из угла маркизы опять послышался смех, невольно покоробивший меня.
— Она создана не для монастыря, не правда ли? — вдруг спросила маркиза.
Этот веселый, развязный тон подействовал, как удар хлыста, не столько, правда, на меня, сколько на Денизу.
— Ты, очевидно, хорошо напрактиковалась, — продолжала она насмешливо, обращаясь к дочери. — Я люблю, ты любишь, мы любим… Отлично, превосходно! Ты, должно быть, изучала это с самим директором? Или вычитала из надписей на заборах?
— Послушайте! — воскликнул я.
Дениза же только ниже натянула капюшон своего пальто, и легко понять, какой стыд она испытывала в эту минуту.
Но маркиза была неумолима.
— В самом деле, Дениза, я не помню, чтобы я когда-либо сказала твоему отцу: «Я люблю вас». По крайней мере, до тех пор, пока он не получил права поцеловать меня. Надеюсь, ты соблюдаешь правила приличия…
— Послушайте, это уж нехорошо, — пробормотал я.
— Что такое, сударь? — обратилась она ко мне. — Разве я не могу пожурить свою дочь, когда нахожу это нужным?
— Можете, но не при мне, — возразил я, начиная внутренне дрожать от ярости. — Это жестоко! Это…
— Не при вас, господин виконт? — переспросила маркиза, подсмеиваясь надо мной. — А почему я не могу сделать этого при вас? Я не могу унизиться больше, чем она сама себя унизила.
— Неправда! — закричал я, покраснев от гнева.
— Если я нахожу что-то нужным, я должна это сделать, — тем же беспощадно шутливым тоном продолжала она, глядя мне в глаза. — А вы… Не угодно ли вам выслушать меня? Не впадайте в ошибку, господин виконт. Из того, что я считаю нужным сделать ей замечание при вас, не выводите заключения, что вы принадлежите или когда-нибудь будете принадлежать к нашему семейству.
Дениза глухо вскрикнула и еще глубже забилась в свой угол.
— Связь наша порвалась уже давно, тогда еще, когда ваши друзья сожгли наш дом в Сент-Алэ. Разрыв углубился, когда они разграбили наш дом в Кагоре, когда короля сделали пленником, когда убивали наших друзей. Она порвалась раз и навсегда, и ее не восстановишь комико-героическими позами. Запомните это хорошенько, господин виконт. Но, так как вы видели унижение моей дочери, то вы должны были видеть и ее наказание. Она первая из рода Сент-Алэ, которая позволила за собой ухаживать.
Я знал, что это неверно, но спорить на эту тему в присутствии Денизы мне было неудобно, и потому я просто поднялся со своего места:
— По крайней мере, я могу избавить мадемуазель от моего присутствия сейчас.
— Нет, вы этого не сделаете, — нисколько не волнуясь, промолвила маркиза. — Если вы опять займете свое место, я объясню почему.
Я сел.
— Вы не сделаете этого потому, — заговорила она, холодно глядя мне в лицо, — что я, не любя вас, должна все же признать, что вы — благовоспитанный человек.
— Вот поэтому-то я и должен оставить вас.
— Наоборот, поэтому-то вы и должны ехать с нами.
— Но не в вашем экипаже…
— В нашем экипаже, — все так же спокойно перебила она меня. — У нас нет ни паспорта, ни бумаг. Без вас мы будем арестованы в первом же городе, через который нам придется проезжать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79