Не будет никаких дел в суде. Хлеб будет повсюду развозиться свободно, без всяких пошлин. Все будут свободны. Все будут богаты.
Они еще что-то говорили мне в том же радостном тоне и с той же наивной верой в свой бред, но мое внимание было отвлечено от них человеком, сидевшим среди крестьян под самым деревом. Мне показалось, что он принадлежит к другой категории людей. Высокий, худой, с гладкими черными волосами и строгими чертами лица, на первый взгляд он по внешности ничем не отличался от окружающих. Его грубый охотничий костюм был весь в заплатах, шпоры на желтых, забрызганных грязью сапогах были погнуты и покрыты ржавчиной. Но в его осанке было нечто такое, чего не было у других, а во взглядах, которые он бросал на вертевшихся перед ним крестьян, я подметил спокойное презрение.
Я не думал, что он заметил мое появление, но не успел, простившись с обоими стариками, пройти и сотни шагов, как услышал позади себя шаги. Оглянувшись, я увидал, что это был мой незнакомец. Он сделал мне знак, и я остановился в ожидании, пока он не подошел ко мне.
— Вы направляетесь в Мило? — спросил он отрывисто, с сильным местным акцентом.
По его тону чувствовалось, что он обращается ко мне, как равный к равному.
— Да, сударь, — отвечал я. — Но я боюсь, что не успею добраться к ночи до города.
— Я тоже туда еду, — промолвил он. — Моя лошадь в деревне. — И, не говоря больше ни слова, он пошел рядом со мной до самой деревушки. Она была безлюдна. Здесь мы нашли гнедую кобылу привязанной к столбу. Тоже молча я наблюдал за моим спутником.
— Что вы думаете об этом дурачье? — вдруг спросил он, когда мы двинулись в путь.
— Боюсь, что их ожидания сильно преувеличены, — осторожно ответил я.
Мой спутник громко рассмеялся. Презрение уже ясно слышалось в этом смехе.
— Они воображают, что настало время чудес. А, между тем, через какой-нибудь месяц их сараи будут сожжены, а глотки перерезаны.
— Надеюсь, что этого не случится.
— Не надейтесь! — цинично возразил он. — Я-то сам, конечно, не надеюсь. И, тем не менее, я кричу: «Да здравствует нация! Да здравствует революция!».
— Что? А если она приведет к таким ужасам?
— Ну, что ж, если и приведет? — отвечал он, мрачно устремляя на меня глаза. — Что мне дал старый режим, от чего я бы не захотел попробовать нового? Он оставил меня умирать с голоду в моем старинном замке, пока женщины и банкиры, надушенные франты и ленивые священники щеголяли перед королем! А почему? Потому, что я остаюсь тем, чем была когда-то половина всего народа.
— Вы протестант? — спросил я наугад.
— Да, сударь. И обедневший дворянин вдобавок, — с горечью добавил он. — Я, барон де Жеоль, к вашим услугам.
Я, в свою очередь, назвал себя.
— Вы носите трехцветную кокарду. Мы с вами стоим на противоположных сторонах. Вы, без сомнения, человек семейный, господин виконт?
— Напротив, господин барон.
— Но, вероятно, у вас есть мать или сестра?
— И их нет, — сказал я, улыбаясь. — Я человек одинокий.
— Но, по крайней мере, у вас есть угол, друзья, какое-нибудь занятие или возможность получить занятие?
— Да, все это у меня есть.
— А у меня, — вдруг заговорил он каким-то гортанным голосом, — ничего этого нет. Я не могу даже поступить в армию — ведь я протестант! Как протестант, я не имею и права на государственную службу, не могу быть ни судьей, ни адвокатом. Королевские школы закрыты для меня, я не смею показаться ко двору. В глазах закона я просто не существую. Я, сударь, — продолжал он несколько медленнее и с чувством собственного достоинства. — Я, чьи предки были всегда подле королей, а прадед спас жизнь Генриха IV при Кутро, я — не существую на белом свете!
— А теперь? — спросил я, взволнованный его страстной речью.
— А теперь все пойдет иначе, — мрачно отвечал он. — Все пойдет иначе, если только эти черные вороны — попы — не переставят стрелку часов. Вот почему я и еду.
— Вы едете в Мило?
— Я живу недалеко от Мило, — отвечал он. — Но я еду не домой, а дальше — в Ним.
— В Ним? — воскликнул я в удивлении.
— Да, в Ним. — И, поглядев на меня искоса с легким недоверием, он замолк.
Между тем, становилось уже совсем темно. Долина Тарна, по которой мы ехали, плодородная и очень красивая летом, теперь, в полутьме весенней ночи представлялась дикой и неприветливой. По обе стороны долины возвышались горы. Местами, где дорога подходила ближе к реке, слышался шум воды, бежавшей между скалами, и это придавало пейзажу еще более грустный колорит.
Неизвестность результата моей поездки, неуверенность ни в ком и ни в чем, мрачность моего спутника — все это подавляло меня. Я обрадовался, когда он вышел, наконец, из состояния задумчивости и, указывая на огни Мило, россыпью блестевшие вдали на равнине, там, где река отходит от гор, спросил:
— Вы остановитесь, вероятно, в гостинице?
Я отвечал утвердительно.
— В таком случае, расстанемся здесь. А завтра, если вы поедете в Ним… Но, может быть, вам больше нравится путешествовать одному?
— Вовсе нет.
— Отлично. В восемь часов я выезжаю через восточные ворота. Доброй ночи, сударь, — проговорил он.
Я также пожелал ему спокойной ночи и, распростившись с ним, поехал в город.
Долго я плутал по узким улицам, под темными арками, мимо болтавшихся и скрипевших на ветру фонарей, которые освещали все, что угодно, только не скрытую темнотой мостовую. Несмотря на позднее время, народ еще сновал по улицам или стоял у своих ворот. После того безлюдья, которое я так чувствовал во время поездки, Мило показался мне большим городом.
Пока я искал гостиницу, следом за мной увязалась какая-то кучка людей. Эта кучка росла и начинала уже теснить меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79