– Кестлер, – сказал я, зевая, – прикройте дверь, а не то мы замерзнем!
Кестлер поднял голову от чертежей на столе и улыбнулся:
– Не беспокойся, это временно; это пройдет.
– Вы так всегда, – сонно отвечаю я, плотнее запахиваясь одеялом, – вы фантазер, вы в сто раз больший фантазер, чем я!
Он молча смотрит на меня и смеется. Густые волосы копной спадают ему на лоб, от чего глаза спрятаны в тени. Кестлер сутулится, вид его говорит об усталости.
Я что-то припоминаю.
– Кестлер, – спрашиваю, – вы все еще заняты своим проектом?
Он молчит, как молчат люди, уставшие думать, или как молчат взрослые, когда дети задают невразумительные вопросы.
Неожиданно память приходит мне на выручку.
– Я знаю, над чем вы работаете, – говорю я. – Вы хотите переместить ось земли! Это чепуха! Поймите, это была шутка!
– Нет, не шутка! – Кестлер движением головы показывает на дверь. – Это всерьез, Алекс!
Я гляжу в открытую дверь и вижу белые сугробы.
– Что за вздор, – вскрикиваю я, – ведь сейчас лето! – И вдруг страшное подозрение закрадывается ко мне в душу. – Вы это уже осуществили, Кестлер?
– Да, Алекс, дело сделано. Мы повернули Землю так, как ты советовал.
– Это не я, это Лорд, понимаете, Лорд! – кричу я, но тут же замечаю, что мои объяснения не доходят до Кестлера. Тогда я встаю и подхожу к нему. – Что же произошло? Что с Землей, Америкой, Нью-Йорком?
Он молча подводит меня к окну.
– Смотри сам! – говорит он и отпускает мою руку.
Я смотрю: сквозь снежную завесу смутно намечаются контуры невысоких строений.
– Это вершины небоскребов, – еле слышно поясняет Кестлер.
Теперь я вижу и даже узнаю некоторые. Вон -верхушка Эмпайр Стэйт Билдинг, вон – другие. А вокруг лед и снег, и никаких признаков жизни.
– А люди? – неуверенно спрашиваю я, холодея от своего вопроса, – что сталось с людьми?
Кестлер пожимает плечами.
– Что поделать… Без жертв в таком деле не обойтись. Зато отныне все пойдет по-другому.
Я не выдерживаю и кричу:
– Никуда не пойдет, все останется по-старому!
Кестлер подходит к стене и, раздвинув занавески, обнажает большой, полушарием, экран.
– Это мое последнее изобретение – окно в будущее! – говорит он и давит на кнопки. В глубине полушария дрожат фиолетовые огоньки, потом появляются тени. – Сейчас! – говорит Кестлер и опускает рычаг.
…Залитый солнцем берег, чистый прозрачный воздух, безоблачное небо. На берегу – люди в белых одеждах. Дети играют на песке, смеются, плещутся в воде, а взрослые сидят неподвижно или ходят с серьезными вдумчивыми лицами.
– Где они живут? – спрашиваю я.
Кестлер улыбается:
– Они не нуждаются в жилищах; им не страшны ни холод, ни жара.
На экране происходит оживление. К берегу приближается группа людей; на лицах у них торжественное выражение. Между ними один, в чем-то отличный. Глаза у него закрыты, но он ступает ровно и уверенно.
– Кто это? – срывается у меня, но Кестлер прикладывает палец к губам:
– Сейчас поймешь!
Толпа останавливается. «Тот» открывает глаза; как глубок и задумчив его взгляд! Он гладит по головке подбежавшего ребенка. Он ничего не говорит, но все понимают – что он думает. Ему подносят на блюде плоды. Он поднимает блюдо над головой, потом медленно опускает, берет плоды и, целуя, раздает детям.
Ему приносят кувшин с водой, он окунает в него палец и смачивает губы, а кувшин передает детям.
Неожиданно экран тускнеет, потом тухнет.
– Кто он? – опять спрашиваю я.
– Это первый человек, который достиг свободы. Ты видел, как он отказался от пищи и питья?
– Но каким образом, как… – Мне трудно продолжать, потому что я внезапно осознаю, что сам знаю, все это время знал. Но мне почему-то нужно, чтобы кто-то другой сказал, и я продолжаю вопросительно смотреть на Кестлера. Он говорит тихо и размеренно:
– Когда-то, Алекс, перед человеком стоял выбор: подняться над природой или вступить с ней в единоборство. Он мог, совершенствуясь, освободиться от нужд и слабостей, унаследованных от более низких организмов; мог, видоизменяясь, научиться поглощать порами кожи энергию, рассеянную в пространстве. Он мог посредством духовного и умственного углубления познать вещи, какие не снились нашим ученым. Но этого не случилось. То ли человек ошибся, то ли природа была слишком сурова и не дала ему времени для выбора.
Тогда он стал защищаться от нее. Он придумал первобытное оружие и орудия, научился добывать огонь, возделывать землю, убивать и строить. Потом изобрел колесо, порох, машины и, наконец, все то, чему мы еще вчера были свидетелями. И каждый раз, изобретая или открывая, он все более отклонялся от пути, ведущего к совершенству…
Мне все еще не удается побороть в себе лицемерие, и я прерываю Кестлера:
– А разве то, что он создал, разве расщепление атома и полеты в космос не привели его к вершинам?
– Нет, все это сделало его еще более зависимым и уязвимым. Он поработил природу, но при этом исковеркал ее, использовал ее законы, но взамен передал свой гений машинам и компьютерам, а сам не изменился ни на йоту. Пойми, Алекс, наша цивилизация – инструментальная, а не человеческая; она предусматривает эволюцию машин, но не человека… Ты слушаешь?
Конечно, я слушаю, хотя надобности в этом нет, потому что с каждым словом я все более убеждаюсь, что говорит не Кестлер, а говорю я. Я смеюсь, а затем хитро подмигиваю моему другу и уж собираюсь выложить все начистоту, когда слышу у себя за спиной движение. Оборачиваюсь и вижу в дверях странную фигуру. Это небольшого роста человек, одетый в шубу. Он стоит в тени, отчего я не могу распознать его, но по тому, как он топчется на месте, видно, что он рассержен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68