Такого рода исследованием захвачен не я один. Внутренность самолета похожа на гигантскую лабораторию, где производятся массовые опыты. Даже тот толстяк, что сидит напротив у окна и в другой раз шутя съест бычачью ногу вместе с копытом, даже он смущен и недоверчиво принюхивается к бутерброду.
Худенькая остроплечая стюардесса останавливается рядом; на ее симпатичном лице сияет экранная улыбка.
– Как ужин? – тепло спрашивает она.
Боже великий! Надо быть бесчувственным извергом, совершеннейшей скотиной, чтобы обидеть этого ангела!
– Великолепно, замечательно! – отвечаю я и отхватываю зубами треть сандвича.
Ангел оборачивается к пассажирам слева:
– Все о'кей?
– Прекрасно! Хорошо! Спасибо! – раздаются в ответ голоса; челюсти пассажиров приходят в движение…
Я улыбаюсь: как мало нужно, чтобы помочь человеку осознать свое заблуждение!
И вдруг я слышу тихий смешок. Он исходит от соседа справа. До сих пор никакого контакта у нас с ним не наладилось, хоть летим мы уже более часа и разделяет нас одно лишь пустое сиденье. Все это время он сидел, уткнувшись в газету, а я… я так, посматривал то в одно окно, то в другое, любуясь на перистые горы из снежно-белых облаков, в провалах между которыми, уже по-вечернему, синели фантастические озера.
Даже когда стюардесса принесла напитки, мы не сочли нужным затеять обычный в такой обстановке «дорожный» разговор.
Не скажу, чтобы мой спутник совсем меня не занимал. Я еще в аэропорту его заметил и в чем-то отличил от других.
Чувствуя, что смех адресован мне, я повернулся к соседу.
– Вы, кажется, что-то сказали? – спросил я.
– Хотел сказать, – отозвался он, – и знаете что?
– Хотели сказать, что бутерброды отвратительны и несмотря на это…
– Э, да вы психолог! – Он весело рассмеялся. – Вы правы, именно это я и хотел заметить. Только дело, конечно, не в самих бутербродах – это частность, – а в нашем американском характере… Но я, кажется, мешаю вам закончить ужин? – прервал он свою речь, заметив, что я все еще держу в руке сандвич.
– Ничего, говорите, я кончил. – С этими словами я осторожно, как склянку с ядом, положил остатки бутерброда на тарелку.
– Так я вот о чем, – продолжал незнакомец. – Наша страна была создана людьми предприимчивыми и свободными; это были политические борцы, дельцы и авантюристы, бежавшие из Старого Света. И каждый из них умел за себя постоять. А теперь – вот! – Говоривший ткнул пальцем в сандвич. – Теперь мы разучились протестовать, миримся с чем угодно, мы стали самой молчаливой нацией в мире…
– Может быть, мы терпеливее других? – прервал я собеседника.
– Терпеливее? Нет, сэр, терпение здесь ни при чем. Мы стали равнодушны, притом настолько, что даже эгоистами не умеем себя проявить.
Сосед замолк и отвернулся к окну. А я молчал, как молчат люди, когда им нечего от себя добавить. Я был несколько озадачен. В словах случайного знакомца мне почудился иной смысл; будто он говорил обиняками, пряча за мелочами беспокоившую его мысль. В следующий момент мое предположение подтвердилось.
– Знаете, к чему привело это равнодушие? – спросил мой сосед, повернувшись ко мне. – Смотрите! – Он сунул мне под нос раскрытую газету и подчеркнул пальцем два крупных заголовка.
Я заглянул в газету. В одном сообщении говорилось об отмене в ряде штатов смертной казни; в другом – об усилиях адвокатов добиться досрочного освобождения двух психопатов, посаженных в тюрьму за бессмысленное убийство девяти человек.
Дав мне ознакомиться с заметками, мой спутник продолжал:
– Вот к чему мы пришли: патентованные убийцы разгуливают на свободе, и никто не уверен, не окажется ли он завтра очередной жертвой.
– Вы за смертную казнь? – спросил я нерешительно.
– Видите ли, теоретически – нет. Если было бы возможно изолировать этих людей, ну, скажем, поселить их где-нибудь на острове…
– Это должен быть большой остров, – перебил я.
– Возможно. Я за удаление этих элементов из нормального общества. Как это будет сделано – другой вопрос.
– Но ведь не все из них виноваты, что стали такими! – слабо парировал я.
– Вздор! Свою мягкотелость мы принимаем за гуманность. Послушайте, вот вы, к примеру, встаете утром и обнаруживаете у себя в туфле скорпиона. Вы отлично сознаете, что он не виноват, что создан скорпионом! Как же вы поступаете? Вы просто его давите.
– То скорпион, а то…
– Нет, не произносите этого слова! Это не люди, и на них не должны распространяться обычные моральные законы!
Говоривший замолк и снова перевел взгляд на газетные столбцы. Сделав вид, что смотрю в окно, я наблюдал этого странного человека. Теперь его было не узнать. Куда девалась мягкая улыбка, острые черты проступали яснее! Он был красив той мужественной красотой, что так неотразимо действует как на женщин, так и на мужчин. Я невольно им залюбовался.
– Что же можно сделать, бороться за изменение законов? – спросил я.
Он оторвался от газеты.
– Законов? Боюсь, что сроки упущены. Сейчас нужно решить – что сделать, чтобы эти господа не разгуливали на свободе. – Он наотмашь ударил кистью по газете и, понизив голос, прибавил: – Их нужно убрать!
– Вы предлагаете… – Резкий шум в микрофоне, а затем голос стюардессы возвестили о приближении к цели путешествия. Мы стали застегивать пояса, пока стюардессы суетились, убирая посуду.
– Познакомимся! – предложил мой спутник и протянул мне руку.
Мы поболтали еще о том о сем, обменялись карточками.
Выяснилось, что Брут Кольдингам – так звали моего знакомца – тоже проживает в Нью-Йорке.
Расстались мы перед багажным отделением. Еще через минуту я выходил из здания аэропорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68