– Кто эта красивая женщина?
– Это не женщина, это – Бог, – отвечала она с доброй улыбкой. Сконфуженный, я взял книжку и, оставив юной проповеднице доллар, покинул вокзал.
На улице царило оживление: пестрые, легкомысленного вида девицы разбегались по сторонам, прячась в подворотнях. Вслед за ними бежали полицейские. Облава на проституток! Вот уже некоторых изловили, ведут к небольшим полицейским автобусам. Девушки для вида сопротивляются; блюстители порядка отнюдь не грубы в обращении и больше напоминают добрых дядей, увещевающих заблудших родственниц.
Автобусы отъезжают – совсем как на карнавале: в окнах веселые лица, курят и хохочут, хорошо зная, что назавтра все войдет в обычную колею.
И все же остается недоумение: можно ли изжить профессию, узаконенную веками, когда вся атмосфера вокруг – музыка, кинокартины, – все нагнетает в человеке, до отказа, видения, граничащие с галлюцинациями.
Я защищен от этой фантасмагории; мои мечты не здесь, они устремлены к другой, близость которой – в воображении, конечно, – наполняет меня предчувствием блаженства.
Эти мечты я и донес, как сладкую ношу, домой.
О, я большой мечтатель! Как я умею мечтать! Вот я как-то обронил, что у меня в жизни было две мечты. Это неверно, у меня их были тысячи! Вся моя жизнь, и не только сознательная, а и та, что протекала до сознания, была сплошная непрерывная мечта.
Помню, – мне тогда не исполнилось и шести, – мать, укладывая меня, рассказывала об ангелах, этих удивительных существах, что летают, недоступные зрению, с единственным заданием – творить добро. О зле она не упоминала, потому что и сама в него не верила. Если бы жила сотни лет назад, то, наверное, стала бы святой; в наш же век это качество едва ли предохраняло ее от иллюзий.
Но я уже в том возрасте выправлял ее промахи. Поначалу, сам становясь крылатым, я устремлялся ввысь, и там мои пути скрещивались с путями радостных светлых существ. Я наблюдал их, слушал их песни – не всегда они были повторением слышанных напевов.
Но где-то в душу мою начали закрадываться сомнения. Я стал замечать, что за ангелами следуют сумрачные тени. В их поведении и намерениях чувствовалось недоброе.
Мне становилось жаль летунов, в душе я даже досадовал на них за излишнюю доверчивость, за их беспечное неведение. Ведь они были так нежны и уязвимы!
Однажды один из них, в полете, столкнулся с тенью и, сломав тонкое крыло, с криком изумления стал быстро падать вниз. А другие, собравшись, проводили его удивленными взглядами.
Тогда-то я, кажется, и понял впервые, что существует зло.
Со временем, однако, в обличье моих крылатых друзей – я имею в виду не только их лица – стали проступать черты женственности, хрупкой, но ощутимо телесной и по-другому волнующей. Детский глаз, уже умудренный, легко распознавал назревающие формы; они утрачивали невесомость, и за прозрачностью одежд угадывалось иное. Соки земли, влажное ее дыхание, трепет молодых побегов торжественно вещали о том, что и здесь, внизу, жизнь творит чудеса, какими не погнушались бы тихие ангелы моего детства.
Зато теперь я научился подмечать суровую изнанку жизни. Раненая птица, раздавленная собака, болезнь матери, вспышки раздражения пробуждали неясные подозрения, что не все в жизни так ладно, как внушала мне мать. И тогда я…
…Ух сколько наговорил, словно позабыв, что длинноты губительны для всякого повествования!…
Итак, я вернулся домой. Я не зажег света – он был ни к чему: в комнате было полусветло – багряные отсветы города проникали сюда вместе с шумом и легкой вибрацией, идущей от подземных железных дорог.

ГЛАВА 4

За последующие недели ничего нового на службе не произошло. Дорис я встречал по многу раз в день. Она была сдержанна, и, хоть улыбалась при встречах, в ее улыбке теперь сквозил холодок.
В кафетерии она не бывала; обедала у себя в офисе или уходила куда-то. Одевалась предпочтительно в спортивном стиле, который лучше гармонировал с плоскими, почти без каблуков, туфлями.
Раз уж зашла речь об обуви, то открою здесь мой маленький секрет. С недавних пор я вырос на инч с четвертью. Хотелось на два, но не получилось. Когда я зашел к сапожнику, что шьет туфли на заказ, я попросил его поставить мне на туфли высокие каблуки и вставить тройную стельку. Но это был честный сапожник, он прямо сказал:
– Высокий каблук и двойная стелька – один инч, – это все, что я могу прибавить.
– Ну, хоть полтора, – попросил я.
– Ладно, только на вашу ответственность, – отвечал он. – Если не сможете носить, пеняйте на себя.
Полутора инчей все же не вышло, но с меня и достигнутого было достаточно.
С чувством совершенно незнакомым я шагал по улице, оглядывая себя в стеклах витрин. Только сущий разиня мог не подметить перемены.
В первое же утро я выяснил, что таких разинь великое множество. Никто на службе не заметил происшедшей метаморфозы. Как я ни старался, сколько ни расхаживал по коридорам, ничто не могло подвигнуть этих черствых ненаблюдательных людей на догадки. Удрученный таким равнодушием, я направился к себе, когда столкнулся с Майком. Он внимательно посмотрел на меня и спросил:
– Что с тобой, Коротыш? Ты сегодня какой-то другой!
Я вытянулся вверх.
– Что ты имеешь в виду?
– Да нет, ничего, мне просто показалось, что на тебе новый костюм. – Он виновато пощупал борт моего пиджака.
– Ошибаешься, – сухо отвечал я, – этому костюму уже три года. Ты его видел сто раз.
Впервые я ощутил, что и друг может больно ранить.
– …Человек, – продолжал я, – удивительно устроен; он может заметить пылинку на собственном галстуке, но он же пройдет мимо горы… – здесь я чуть запнулся, – да, пройдет и ничего не увидит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68