Она повернулась ко мне спиной, взмахом руки показав, чтобы я уходил. Мне было жаль упускать момент, но пришлось уважить ее просьбу.
В другой раз я попытался сделать снимки жителей деревни на полях, во время работы. Они пришли в крайнее возбуждение. Сперва я подумал, что они отказываются из опасения, что фотографии попадут в руки полиции, но позже узнал, что страх перед фотоаппаратом имел под собой в гораздо большей степени религиозную подоплеку. Зато они с удовольствием разрешили мне сделать несколько снимков цветущего мака и деревенских хижин. Эти снимки хранятся у меня до сих пор.
Мое предположение, что жители племени боятся вместе с «лицом» потерять и душу, было неточным.
На самом деле они боялись того существа или того предмета, который мог попасть вместе с ними на пленку. Они не хотели оставлять свой образ на пленке в присутствии какого-нибудь духа, который мог пролететь мимо, когда делался снимок. Они боялись, что потом дух не сможет их покинуть, так с ними и останется.
Духи для них были совершенно живыми. А их собственные изображения, в том числе и на негативе, воспринимались крестьянами как своего рода дубликаты, осужденные на непредсказуемое существование в окружающем мире.
Пока я размышлял об особенностях первобытного мышления здешних дикарей, меня вдруг осенило, что от поездок в Оксфорд не осталось ни одного снимка. Помню, Чарли хотела меня снять и в университете, и в городке, а я почему-то избегал фотоаппарата.

Довольный собой за удачную электрификацию жилища Набао, я вернулся в нашу хижину. За это время Мик и Чарли успели отлично поладить. Чарли обтирала его влажной тряпкой. У нее была какая-то местная мазь, которую она ему нанесла на места, где были укусы москитов. Когда я вошел в хижину, они дружно смеялись.
– Ты мне тут столько ужасов про Чарли наговорил, – обратился ко мне Мик. – А девочка в полном порядке!
Это было сказано шутя. Нет, полушутя. Или насмешливо. Черт, не знаю. И все-таки, когда я увидел, как она смеется, мне стало легче. Я люблю, когда люди смеются. Я люблю смотреть, как они начинают смеяться, когда смех попадает в них и начинает распирать изнутри.
– Я сказала Мику, – поведала мне Чарли, – что человек, который сумел пройти по этим долбаным джунглям, да еще в твоей компании, должен быть прямо святым.
Вот этого я не люблю. Когда женщины ругаются. Всю жизнь не любил. Я, например, никогда таких слов при Шейле не произносил.
– Это был просто ад, – сказал Мик, – но если выберемся, то уж посмеемся всласть. Правда, Фил?
– Еще как, – печально сказал Фил. Он посмотрел на Чарли. – Хотя все будет зависеть от сестры.
Лицо Чарли помрачнело, она провела рукой по волосам. Та таинственная сила, которую я и прежде в ней замечал, вдруг стала явно ощутимой.
– Ты ведь хочешь вернуться домой, Чарли? – спросил я.
Она обхватила руками колени и стала качаться назад-вперед молча, тогда я спросил еще раз. Она закрыла глаза, а по щекам уже текли слезы. Она кивнула: да, мол, хочу. Я вдруг подумал: не держат ли ее здесь пленницей?
– Это Джек? Местные? Они тебя не отпускают?
– И не Джек, и не крестьяне, – крикнула Чарли сквозь слезы и вдруг рухнула на циновку, сотрясаясь от рыданий, горьких и неудержимых; из того, что она говорила, почти ничего нельзя было разобрать.
– Это из-за меня, – послышалось мне, – это из-за того, что я наделала!
Я пытался успокоить ее, но тщетно. Фил стоял рядом, тяжело дыша и нервно покусывая палец. Мик встал с постели и нетвердо подошел к нам.
– Держись, – сказал он. – Держись, девочка. Мы беспомощно смотрели на Чарли, пораженные силой ее отчаяния. Когда рыдания стали утихать, она, пошарив под циновкой, достала трубку и остальные принадлежности. Взглянула мне в глаза. Каждой своей жилкой она словно запрещала мне спорить с ней, и я понял, что нам придется очень туго.
– Что-то не видно, чтобы наши проблемы были близки к разрешению, – сказал Фил. – Как считаете?
Я взглянул на Мика. Он покачал головой: не вмешивайся. Я смотрел, как она соскоблила немного опиума от небольшого кусочка, разогрела на спичке и опустила в чашечку своей тонкой трубки. Она попыхивала этой штукой, глядя на меня без тени смущения. Ее лицо застыло. Прядь волос упала на лоб, и она мрачно смотрела на меня через свисающий локон.
Но опиум ее успокоил. Он смягчил черты и вернул ее лицу нежное выражение. Вопреки моим ожиданиям, что она впадет в транс, к ней вернулась трезвость мысли. Я вспомнил, что именно в таком состоянии застал ее в первый раз, когда увидел. Но все происходящее было для меня как страшный сон. На минуту я почувствовал, что это не может быть Чарли, что это какой-то демон, принявший облик Чарли, сидящий перед нами в темной хижине при свете свечей. – Я кое-что натворила, – сказала она, – кое-что очень глупое. В тот момент я не понимала, что делаю. И теперь мне приходится за это расплачиваться. – Почти без перерыва она продолжала: – Когда я впервые сюда попала, эта деревня была одним из пунктов туристического маршрута. Я была с американским парнем по имени Бен. Набао продала нам опиум. Других туристов это не интересовало, а мы с Беном решили попробовать. После первой трубки ничего не почувствовали, тогда мы выкурили еще несколько трубок, а в следующую минуту уже хохотали как помешанные. Вышли искать воды попить. Ноги у меня стали как резиновые. Мы падали, ползали на четвереньках и смеялись, смеялись.
Потом вдруг люди стали выбегать из хижин. Они показывали на небо и кричали. Мы не могли понять, что происходит. Жители собрали все кастрюли, миски, жестянки, которые смогли найти, и стали колотить по ним палками, поднимая ужасный шум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88