Я подумал: сколько раз за свою карьеру он писал эти слова в качестве пустого, формального, не требующего усилий выражения протеста по тому или иному поводу?
– Почему? – спросил я. – Что он такого сделал? Бразье-Армстронг откинул со лба длинную челку и вытер влажные губы элегантным движением пальцев.
– Я совершенно не понимаю, чего он хочет добиться своим вызывающим поведением. В частности, мои сотрудники были крайне возмущены и расстроены.
– Миссис Дуонг-саа?
– Да, Дуонг-саа. Все эти скандалы абсолютно бесполезны. Между прочим, мы делаем все, чтобы помочь вам в вашей сложной ситуации.
– Не сомневаюсь. Где вы были? В Лаосе?
– Нет.
– В Камбодже?
– Нет.
Консул посмотрел на меня. Я даже подумал, что он говорит правду, но едва заметное подрагивание его век заставило меня заподозрить, что прав, похоже, был Мик. Капельки пота на его верхней губе могли выступить и от наступившей жары, но я видел, что он боится меня. Он смотрел на меня и знал, что я «знаю».
Я сидел в пагоде, курил сигарету и поглядывал на реку цвета зеленого чая. Улыбчивый Будда призывал меня хранить невозмутимый покой, а у меня руки чесались разбить Бразье-Армстронгу физиономию. И думал я не о растлённых подростках, а об их родителях. Толком не знаю, может статься, они сами продавали своих детей и, уж конечно, делали это под давлением тяжелейшей нужды, но я не мог поверить, чтобы никого из них не мучил стыд.
Меня тоже мучил стыд. За мою дочь.
– Вы пришли мне что-то сказать?
– Я устроил встречу, как вы хотели. С девицей, которая украла паспорт вашей дочери.
– Устроили? Когда?
– Сегодня днем.
– Хорошо.
Я твердо решил говорить бесстрастно.
Я докурил сигарету, а он сказал мне, в котором часу мы должны там быть. Он также намекнул, что присутствие Мика может отрицательно повлиять на результат.
– А если я хочу, чтобы он тоже поехал? Бразье-Армстронг встал, собираясь уходить.
– Скажите своему другу, чтобы он перестал подкупать должностных лиц. Он, наверное, думает, что все здесь так просто. Но другой охранник может позавидовать, что взятку дают не ему, и вашему другу предъявят обвинения по полной программе.
– Вы нам угрожаете?
Он вышел из пагоды и сунул ноги в сандалии.
– Я, – сказал он с чувством, – такими методами не работаю.
И он торопливо зашагал по садовой дорожке, с багровым лицом, вытирая губы своими тонкими, ухоженными пальцами.
Я окликнул его:
– Вы Оксфорд кончали?
На его лице выразилось недоумение.
– Кембридж.
А ведь один хрен. Тоже мне разница!
– Вы зачем спрашиваете?
– Просто так, – сказал я. – Увидимся в тюрьме.

18

Не знаю, училась ли Клэр Мёрчант вообще где-нибудь? Волосы у нее были зачесаны назад, как у Чарли, так что она, несомненно, походила на мою дочь. И цвет волос такой же, и овал лица. Я легко представил, каким образом она могла путешествовать с чужим паспортом. Вид у нее после нескольких недель заключения был болезненный. Что действительно отличало ее от Чарли, так это излом бровей и привычка смотреть на вас исподлобья, причем во взгляде сквозило не любопытство, а осторожность. Ее губы слегка кривила презрительная усмешка на тот случай, если кто-нибудь бросит ей замечание или вздумает оскорбить. Не могу сказать, что она мне понравилась.
Одета она была в зеленую хлопчатую робу вроде тех, что носят санитары в наших больницах, и пластиковые сандалии. Мы встретились с ней в душном помещении – без окон и без каких-либо признаков вентиляции. Видимо, в камерах было еще хуже. Она сидела за маленьким столиком, рядом с которым поставили пластиковый стул для меня.
Минуту мы сидели друг против друга, как шахматисты за партией, а потом я открыл сумку с мылом, шампунем и прочей мелочью. У другой стены, также на пластиковых стульях, сидели Мик, Фил, Бразье-Армстронг и надзиратель, «подмазанный» Миком. Женщина из охраны, скучавшая у двери, подошла к столу, чтобы проверить выложенные мною вещи.
– Они просто конфискуют все это и заберут себе все, что им понравится, – сказала девица.
– Я могу попросить их не делать этого. Девица поняла, что я имею в виду.
– И я смогу вернуться в свою камеру?
– Она провела ночь одиночка, – пояснил надзиратель с лучезарной тайской улыбкой. – Это ей освежать голова. Сейчас она лучше помнить.
Здесь в камерах держали по шесть человек, но даже это было предпочтительнее по сравнению с заключением в одиночном карцере.
– Вы сможете взять эти вещи, – сказал я, как будто был директором тюрьмы, – и отправиться в свою камеру. Но прежде я хочу знать, где и когда последний раз вы видели мою дочь.
– Вы ждете, что я вам все выложу? С какой стати? Меня бросили гнить здесь. Он, – добавила она, ткнув пальцем в Бразье-Армстронга, – может только болтать, черт бы его побрал. Ничего не сделал, чтобы мне помочь. А мне терять нечего. Я и так получу свои двадцать лет, а может, и смертный приговор. Так что у меня своих забот хватает.
Мы знали, что участники наркотрафика часто пользуются ворованными паспортами. Но Клэр Мёрчант не призналась, кто она, даже после того как угодила в тюрьму. Отцовская интуиция подсказывала мне, почему она так поступала.
– Клэр, ваши родители не знают, что вы здесь? Она прикусила палец.
– Вы, думаю, понимаете, что теперь, когда установлено ваше имя, мы свяжемся с ними и расскажем, где вы находитесь. Они ведь имеют право это знать.
Тут она разревелась и сразу как-то все прояснилось: очевидно, она не посвящала родителей в свои делишки. Они понятия не имели, что их дочь сидит в тюрьме в Чиангмае.
Я дал ей поплакать минуту-другую, а затем протянул носовой платок. У охранника я спросил, можно ли дать ей закурить, и, после того как он утвердительно кивнул, зажег Мёрчант сигарету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88