Мик позволил им погладить свою волосатую грудь, и они повеселились от души. Через минуту у него на коленях уже сидело трое ребят с широко раскрытыми глазами, а он учил их считалкам и детским песенкам, как будто все случившееся утром было всего лишь сном.
Пока я сидел у входа, разговаривая с Чарли, одна маленькая девочка сделала гирлянду из цветков мака и надела ее на шею Мику.
– Я сплету тебе венок, папа, – сказала Чарли. – Только принеси мне цветы.
Я взглянул на нее. Она была совершенно спокойна. Как она сумела оставаться такой после всего, что выпало ей на долю? Тем не менее вот она сидит уперев руки в колени, похожая на какого-то храмового божка. Время от времени поглядывает на меня. Именно тогда я смог понять ту таинственную силу, которая от нее исходила. Это была внушающая благоговейное восхищение сила юности. Она укрывала мою Чарли как серебряный литой щит, на котором события последних месяцев оставили лишь еле заметные щербинки. Эта сила не знала пощады, ничего не прощала и никому не сдавалась. Она могла выдержать невообразимые испытания, все, что угодно, кроме отказа в праве самой решать свою судьбу. Тогда я понял и то, что мне нечего этой силе противопоставить.
– Ну? – сказала Чарли.
– Да ничего. – Вместо ответа я показал на Мика. – Посмотри, как он с ними ладит.
– Почему он сам детьми не обзавелся?
Я пожал плечами:
– Мы не обсуждали с ним эту тему.
– Крестьяне здесь говорят, что человек без детей обречен на жизнь в печали.
– С детьми тоже хлопот не оберешься, – бросил я в ответ, пожалуй, слишком быстро.
Я потянулся через порог, взял ее за руку и слегка улыбнулся. Она невозмутимо пребывала по ту сторону упреков. По крайней мере, я это чувствовал.
Я снова взглянул на Мика, который сидел на земле, сняв футболку, и с блаженным видом развлекал деревенских ребят. Он хлопал в ладоши и пел песенки для этих малышей и прямо светился в косых солнечных лучах. Его волосы растрепались, взгляд стал ясным и прозрачным. Вдруг у меня закружилась голова, потому что я увидел, как Мик и обступившие его дети взлетели и начали медленно парить сантиметрах в десяти над землей, покачиваясь в воздухе под перезвон храмовых колокольчиков.
Чарли услышала, как я вздохнул.
– На что это ты загляделся?
– На Мика. Он как будто с картинки из детской книжки сошел. Прямо небесное видение.
– Я тоже видел, – сказал Фил, вплотную подойдя ко мне. – Это был миг благодати. – На этот раз мне не хотелось ему возражать. В дни страданий, среди тягот, которые нам приходилось выносить, нам было даровано божественное видение. – То, что мы увидели, выравнивает чаши весов, создает симметрию дня. Ты же знаешь, что за всеми событиями наблюдает высшая сила.
Чарли с подозрением переводила взгляд то на меня, то на Фила:
– Вы что, оба обкурились?

– А знаешь, папа, – сказала мне Чарли этим вечером, когда мы укладывались спать и на поселок наваливался ночной холод. – Я видела такой яркий сон! Мне снился Руперт.
Мик подмигнул мне, чтобы я не проговорился.
– Какой такой Руперт? – спросил он.
– О-о, – нежно проворковала Чарли. – Это старый, потрепанный медвежонок, он у меня в детстве был. Во сне он сказал мне, что все закончится хорошо. Ты его помнишь, Фил?
Руперт, прикрепленный к стене над ее циновкой, так и висел, но она, по всей видимости, его не заметила. Или заметила, но не поверила, что видит его наяву, решила, что он ей мерещится. По крайней мере, мне так показалось.
– Руперт-страшилка, – сказал Фил.
– Это такой в синих штанах? – спросил я. – Это тот Руперт?
– Нет! В желтых, в клетчатых.
Было совершенно неважно, какого цвета штаны у медвежонка, главное – она оживилась и принялась горячо возражать мне.
– Разве? Это было так давно.
Я притворился, будто думаю о старой игрушке; всем остальным незачем было знать, что я вспоминаю сегодняшние события: стычку с Филом, историю с насильниками.
Да, насчет Фила. Я соврал, сказав, что ни разу его не ударил. На самом деле один раз это все же случилось. Тогда ему было около двенадцати. Он взял одну из моих книг и вырезал в страницах углубление для тайника. Я потребовал, чтобы он признался, но он начал отпираться, и я сильно его ударил.
О-ох.
В тот день я сказал Филу, что получил он за вранье. Но и сам соврал, дав такое объяснение. На самом деле я ударил его потому, что как раз перед этим разругался с Шейлой. Я стукнул его слишком сильно, не рассчитал. Помню, какое потрясение было написано на его лице. Можно сказать, я видел, как из него выползла какая-то тень и отвернулась от меня. Наши отношения с тех пор изменились. Он никогда уже не смотрел на меня как прежде. Долгие годы мне из-за этого было так худо, что, по-моему, я даже сам себе не признавался, что такое вообще могло случиться. Сегодняшняя ссора заставила меня и это припомнить.
К тому же я снова пришел в бешенство, как только подумал о тех, кто изнасиловал Чарли. Это была холодная ярость, такая ярость, какой я не испытывал никогда в жизни. Ярость – от которой заходилось сердце. Ярость, это ведь как радиация, она излучается из тебя, а потом оседает и начинает существовать независимо от твоего тела, по своим собственным законам. Фил не ошибся. Я собирался свести счеты с этой компанией. Просто не знал, как именно, и кровь стучала у меня в висках.
И почему эти два случая оказались связанными между собой? Надругательство над дочерью и то, как я ударил сына много лет назад? Если не считать, что и о том и о другом мне пришлось сегодня крепко подумать.
Наступила холодная ночь. Прежде чем улечься, Мик молча помахал мне и поднял свою подушку. Там у него лежал нож.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88