Аморн мрачно подумал, что Кергорн вряд ли видел когда-нибудь, как обставлена эта комната. Иначе бы он, верно, содрал со стен бархатные завесы и выкинул прочь кресла и кушетки, чтобы пленник спал на голом каменном полу. По счастью, башня узкая и высокая, а наверх ведет причудливо вьющаяся винтовая лестница. Кергорн со своими копытами и неуклюжим конским телом вряд ли сумел бы вскарабкаться по такой лестнице. По крайней мере Аморн здесь избавлен от унизительных выходок архимага — тем лучше, если вспомнить все его добродетельные речи об избавлении несчастных обитателей сего мира от их врожденного стремления к самоуничтожению.
Когда солнце тихо угасло в облаке и в долину бесшумно вползли сумерки, Аморн отвернулся от окна, подбросил дров в камин и зажег свечи на столе. Ужин ему принесли уже давно, и теперь он, сняв крышки с блюд, обнаружил суп, копченую форель, жареную гусятину с овощами и на десерт — вымоченные в вине лесные ягоды и щедрый ломоть местного сыра. Аморн принялся за еду. По давней, как мир, традиции последний ужин приговоренного был настоящим пиршеством, и он не видел смысла в том, чтобы все эти яства пропали втуне. Кроме того, хотя будущее виделось Аморну недолгим и мрачным, он все же окончательно не потерял надежду. Казалось непостижимым, что ему суждено умереть, и так, он знал, будет до самой последней минуты его существования. Если каким-то чудом ему этой ночью удастся бежать или же его, вопреки всему, спасут, ему не придется удирать отсюда на пустой желудок.
Аморн громко рассмеялся над собственной глупостью. Приговоренный к смерти на заре все еще думает о еде и бегстве! Что ж, быть может, такое происходит со всеми в их последние часы. Он отхлебнул превосходного вина, дивясь тому, что кто-то решил угостить такой ценностью человека, осужденного на смерть. Пожав плечами, Аморн поднял чашу за Авеолу — единственную, кто действительно понимала и любила его. О чем сейчас думает она? Если эта башня — единственная тюрьма во всем Гендивале, куда же поместил ее Кергорн? Из чистой жестокости Авеолу сегодня вынудили смотреть на его окончательное унижение. Аморн почти не запомнил сцену суда — лишь окаменевшее, бледное как смерть лицо Авеолы в оправе иссиня-черных волос. Хотя ее хрупкие плечи ссутулились под тяжестью беды, в глазах ее сверкали гневные искры, загасить которые не мог никто — ни ее собратья-чародеи, ни даже сам Кергорн.
Суд проходил на берегу мрачного Верхнего озера, чьи ледяные бездонные воды были так же угрюмы, как вечное облако, нависшее над кольцом прибрежных скал и черными кронами сосен. Аморн подумал, что этот зловещий пейзаж как нельзя лучше подходит для такого события. К тому же все собрания Совета, посвященные делам наивысшей важности, проходили на открытом воздухе, поскольку большинство чародеев не принадлежало к человеческой расе. Одни были чересчур велики, чтобы поместиться в самом просторном здании, другие — афанки и прочие обитатели вод — попросту не могли покидать свою родную стихию.
Так много глаз смотрели на Аморна — с берега, из воды, из крон деревьев, из сумеречного воздуха над скалами. Афанк колыхался в воде, высоко подняв голову, и его длинная черно-зеленая грива струилась вдоль гибкой блестящей шеи; он был суров и печален. Хотя селки и дельфины не осмелились подняться так высоко вверх по пресной воде, на отмели возлежали несколько добарков — круглые, поросшие мехом лица, в ярких темных глазах ни тени обычного лукавого веселья.
На глубине, держась на приличном расстоянии от берега, покачивалась нереида — единственная из этого народца, кому Кергорн позволил присутствовать на суде. Хотя архимаг, как и многие существа, дышащие воздухом, испытывал к нереидам только страх и презрение, сейчас даже ее бледное, заостренное, нечеловеческое лицо окаменело в ледяном неодобрении. Для такого случая она приглушила свой манящий голос, и разум ее в кои-то веки был занят чем-то иным, кроме как заманивать жителей земли под воду, на верную смерть, дабы утолить свою ненасытную похоть.
Кентавры, стоявшие на берегу — подруга Кергорна и их сын и дочь, — взирали на Аморна с неподдельной ненавистью, за что он не мог их винить. Хвала провидению, что нечеловеческие, хитиновые физиономии георнов и альвов не могли изменять выражения… хотя багровый блеск в глазах георна и свернувшиеся спиралью усики двоих крупных альвов были недвусмысленным признаком враждебности.
Были здесь и некоторые из обитателей воздуха. Краем глаза Аморн видел беглое мерцание стайки фей, а в небе над берегом лениво чертили зигзаги ангелы, расправив огромные, в два человеческих роста, крылья. Их струящиеся тела, попросту неспособные надолго зависать на одном месте, скользили по ветру с изяществом воздушных змеев, а поскольку они были плоскими, невольно напрашивалось сравнение с камбалой.
Драконы, слишком зависевшие от яркого солнца, редко покидали свои родные пустыни, но в этом случае они сделали исключение. Их сверкающие золотом тела заняли большую часть берега и, казалось, принесли в это мрачное место ослепительный жар пустынного солнца. Племя Огня представляли два дракона — экая честь, кисло подумал Аморн, тем более что один из них — Чаала, пожилая драконья провидица. Она прожила на свете так много лет, что цвет малоподвижного дряхлого тела из золотого понемногу становился серебряным. Аморн понимал, что тяжелое, изнурительное путешествие стоило ей дорого, и дивился тому, что она вообще решилась на такое. Она скоро умрет, осознал он вдруг с тенью печали, и должна перед тем передать свою необъятную память молодому наследнику, который тоже обладает даром — или проклятием?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151