Такой ухоженный, приветливый ребенок, с хорошим аппетитом и любимый всеми остальными детьми.
Синь Ю лишилась всех, кого любила: родителей, братьев, сестер и вот теперь — Одри, которая стала для нее своего рода ангелом — хранителем.
— С тобой здесь останется Мей Ли, дорогая.
Но Синь Ю сердито затрясла головой. Ей уже исполнилось двенадцать лет, она заметно выросла и развилась за те месяцы, что Одри провела в приюте.
— Мей Ли — плохое… совсем плохое!
— Как ты можешь говорить такие вещи?
— Она не китаянка и не Божье дитя. Она японское дитя.
Лин Вей потому и умерла, что родила японского младенца.
— Кто тебе сказал?
Одри была потрясена ее рассуждениями. Откуда Синь Ю это взяла? Казалось бы, рядом нет никого, кто мог бы внушить ей подобные мысли. Но Синь Ю просто указала на свои глаза.
— Я вижу. Мей Ли — японка. И я помню того японского парня, который нравился Лин Вей… — Она сокрушалась при мысли о сестринском позоре. — Лин Вей меня обманула, Это не Божье дитя.
— Все дети — Божьи дети. Твоя сестра тебя очень любила, Синь Ю.
Больно думать, что малышка, которую Одри так полюбила, будет отвергнута своим народом. Не прерывая сборов в дорогу, Одри все чаще и чаще задумывалась. А после обеда сходила на почту и отправила две телеграммы. Одну — Чарльзу, с известием о том, что она наконец свободна и скоро вернется домой. И почти такую же — деду, она лишь обещала позднее уточнить дату приезда.
Каково же было ее удивление, когда два дня спустя с почты примчался мальчишка с ответной телеграммой в кулаке. С замиранием сердца развернула Одри тонкую бумажку. Неужели что-то с дедом? Она прочитала текст и, пряча вдруг навернувшиеся слезы, повернулась спиной к столпившимся у крыльца обитателям приюта. Монахини тактично увели детей, а потом одна из них возвратилась и спросила у Одри:
— Вы получили дурные вести, мадемуазель?
Одри покачала головой и улыбнулась сквозь слезы.
— Нет-нет… просто я… я боялась, что случилась беда с моим дедушкой, но телеграмма не о нем… Это совсем, совсем про другое, она меня удивила и… — она снова сглотнула слезы, — и растрогала.
Телеграмма была от Чарльза:
"Слава Богу. Поезжай через Лондон. Есть серьезное дело.
Прошу тебя быть моей женой. Люблю. Чарльз".
Здесь было сказано все, о чем Одри могла только мечтать.
И тем не менее принять его предложение для нее было невозможно. Во всяком случае, сейчас. В письмах от деда она читала между строк, что он тоскует, что он слаб и уже теряет надежду когда-нибудь свидеться с ней. И именно это она попыталась объяснить Чарльзу во взволнованной ответной телеграмме, которую отправила ему на следующее утро:
"Любимый, рада бы ехать через Лондон, но не могу. Я очень нужна дедушке, и как можно скорее. Спешу вернуться в Сан-Франциско. Простишь ли меня? Из дому сразу же позвоню. Обсудим твое предложение. По-моему, оно замечательное.
А может быть, ты приедешь в Сан-Франциско? От всего сердца — Одри".
Получилось, на ее собственный взгляд, как-то не слишком убедительно. Поймет ли Чарльз, не обидится ли? Однако другого решения она принять не могла. И это был не единственный выбор, который ей предстояло сделать, были и другие, не менее — если не более — мучительные.
В памяти у нее неотступно звучали слова генерала Чанга, сказанные о новорожденной девочке: «Возьмите ее с собой, мадемуазель…» Но как это осуществить? Кроме того, Одри подумывала и о том, чтобы увезти с собой Синь Ю, однако, когда она об этом заговорила, Синь Ю страшно испугалась. Девочка знала только Харбин и его окрестности и ни за что не хотела уезжать из Китая, расставаться со своими соплеменниками. Как и другие дети, она была очень привязана к приюту. Им жилось здесь неплохо. Единственное, чего не хватало, это матери с отцом, но мать и отца не смогла бы заменить и Одри, как бы самоотверженно она ни заботилась о сиротах все эти долгие месяцы. Святые сестры заверили ее, что за все ее добрые дела ей уготовано место на небесах.
Одри по телеграфу заказала номер в отеле «Шанхай» и зарезервировала каюту на лайнере «Президент Кулидж», отплывающем из Иокогамы. Теперь надо было собираться не теряя времени. Через две недели после прибытия бельгийских монахинь все сборы были закончены. Оставалось провести в приюте с детьми последнюю ночь.
Был устроен прощальный ужин, дети хором пели ей песни.
.Они уже успели полюбить и привязаться к младшей из монахинь, более настороженно относились к старшей, которая была к ним более строга. А Одри малыши просто обожали. Завтра на вокзале предстояло слезное прощание, потому что все дети собирались во что бы то ни стало поехать проводить ее.
Перед сном Одри рассказала монахиням о генерале Чанге, чтобы они не пугались, если он появится опять. И впервые поставила корзинку с двухмесячной Мей Ли в спальню к остальным детям. Если она проснется ночью, ее услышит одна из монахинь и сможет подойти и накормить ее любимым козьим молочком. А для Одри настало время отлучения от ребенка. Всю ночь она боролась с собой, заставляя себя не бежать на младенческий плач. Она знала, что Мей Ли зовет ее. Два месяца Одри дни и ночи напролет держала малютку на руках, была ей заботливой матерью, и вот теперь должна с ней расстаться. Одри лежала без сна, и сердце ее разрывалось. Она словно воочию видела перед собой черные шелковистые волосики, черненькие глазки и радостную беззубую улыбку, всякий раз появлявшуюся на нежном младенческом личике при ее приближении. На рассвете Одри, собравшись с духом, вошла на цыпочках в детскую спальню, чтобы в последний раз взглянуть на Мей Ли. Но малышка в корзине проснулась и вопросительно смотрела на нее во все глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110