— Видите, какой я перекати-поле, — признался он чуть ли не виновато, и в глазах его появился прежний мальчишеский блеск.
— Что ж тут плохого? — Она вздохнула и улыбнулась. — Если хотите знать правду, я вам завидую. Мой отец объездил весь свет, и мне тоже всю жизнь так хотелось побывать в далеких экзотических странах.
— Почему же вы сидите дома?
— А Аннабел? А дедушка? Разве они могут остаться одни, без меня?
— Отлично могут, ничуть не сомневаюсь.
— Мне еще предстоит в этом убедиться. Потому я и уехала от них сюда.
— Ну, мой друг, мыс Антиб при всем желании не назовешь далекой экзотической страной.
— Догадываюсь. — Оба рассмеялись. — Но если я увижу, что они могут обходиться без меня и за мое отсутствие ничего дурного не произойдет, то, может быть, когда-нибудь я и отважусь на что-то более серьезное и смелое.
— Не когда-нибудь, а сейчас, иначе упустите возможность: не сегодня-завтра вы выйдете замуж, и тогда уж будет не до путешествий.
Она усмехнулась: что-что, а замужество ей не грозит.
— Напрасно вы тревожитесь, я ничем не рискую.
— Что, существует какая-то страшная тайна? На вас падет проклятие семьи? Или вы скрываете от всех ужасный порок?
Она со смехом затрясла головой, и пышный медный узел на затылке распустился, волосы упали на плечи.
— По-моему, я не принадлежу к тем женщинам, которые созданы для семейной жизни.
— Но вы только что рассказали мне, что пятнадцать лет ведете дом своего деда! Это вы-то не созданы для семейной жизни?!
— Все так, но прожила я все эти годы с дедом, а не с мужем.
Скажу честно, — Одри действительно не кривила душой, — из всех мужчин, кого я знаю, меня никто не привлекает.
— Почему же? — Он был в полном восхищении, его восхищало все, что Одри говорит, делает, думает. Никогда в жизни он не встречал такой необыкновенной женщины.
— Мне с ними до смерти скучно. Все до единого похожи на мужа моей сестры: все самодовольно убеждены, что имеют право диктовать женщинам, как они должны жить, что им позволено, а что нет. Женщины, видите ли, не должны говорить о политике, даже думать о ней не должны. А вот разливать чай, работать для Красного Креста, обедать днем с приятельницами — пожалуйста. Но о том, что мне действительно интересно, и думать не смей. Политика, путешествия — все под запретом. А я мечтаю увидеть мир и никогда не расставаться с моей камерой.
— Вы занимаетесь фотографией?
Она утвердительно кивнула.
— Наверное, у вас замечательные снимки. — Он сказал это с полной уверенностью, и она удивилась.
— Почему вы так решили?
— Вы тонко чувствуете, у вас хороший вкус, развита интуиция… Чтобы быть хорошим фотографом, нужны особый склад ума, острый глаз, собранность.
— И я повинна во всех этих грехах? — Как лестно он ее аттестовал! — А знаете, дома меня все зовут вековухой, никаких талантов во мне не видят.
Чарльз возмутился:
— Господи, какая глупость! Никто не желает нас понять, если мы не укладываемся в общепринятые рамки, в этом вся беда. А знаете, у нас с вами одни и те же сложности. Я тоже не могу жениться просто так, без душевной близости и понимания, я никогда и не пытался, после того как… — Она знала, что он имел в виду смерть Шона. — Жизнь слишком коротка, слишком быстротечна, преступление — истратить ее, играя чужую роль, я хочу всегда оставаться самим собой.
— А какой вы? — Настал ее черед расспрашивать его, ведь ей тоже хотелось узнать о нем как можно больше.
— Я не из тех, кто создан для тихих семейных радостей, я кочевник по натуре, только такая жизнь мне по душе, а много ли найдется женщин, готовых меня понять? То есть они делают вид, что ах как глубоко все понимают, а сами начинают заманивать в семейную ловушку. Да это все равно что заманить льва в клетку — ну заманили, а дальше что? Я рожден, чтобы жить на свободе, я люблю свободу, и, боюсь, приручить меня невозможно. — Он улыбнулся своей обворожительной улыбкой, и ее сердце затрепетало. До чего же он обаятелен! Он снова заговорил, и она всей душой отозвалась на его слова. — И еще мне кажется, я никогда не решусь завести детей, это тоже немалое препятствие, ведь почти все женщины хотят двух или трех. — Она не осмеливалась спросить его, почему он против детей, но он сам объяснил:
— После смерти Шона я понял, что не хочу никого любить так, как любил его. У меня было такое чувство, словно я потерял не брата, а сына, потеря была слишком тяжела. — В глазах Чарльза показались слезы, но он их не стыдился, не ощущал никакой неловкости. — Я бы так же сильно любил своих детей и, случись с кем-то из них такое, просто не смог бы это перенести. Нет уж, пусть все остается как есть. Я вполне доволен своей жизнью, чего мне желать? — Он горько усмехнулся. — Конечно, мои друзья негодуют. Вайолет считает своим долгом знакомить меня с подругами и приятельницами, так что, когда я оказываюсь в этих широтах, скучать никому не приходится. — Он легонько погладил ее руку. — А вы, мой друг, надеюсь, вы все-таки рано или поздно выйдете замуж?
— Чтобы выйти замуж, нужно от столького отречься… То, чего я хочу от жизни, несовместимо с браком — в том виде, в каком он у нас существует.
— А дети?
Она тяжело вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза.
— У меня есть Аннабел. И теперь вот ее сын… дедушка… мне не нужно своих детей.
— Нет, так нельзя, вы не должны жить жизнью других.
Вам слишком много дано, судьба вас слишком щедро одарила.
— Откуда вы знаете? — Казалось, он читает ее душу, как открытую книгу, и ведь ни разу не ошибся. — Вот вы, например, вполне довольны своей жизнью. Что помешает мне быть довольной своей?
— Но ведь я живу именно так, как мне хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110