- Бабье
лето! Бабье лето!
Поликсена поглядела на Людмилу Сильвестровну загадочными
глазами и сказала:
- Тут анкету нужно будет заполнить.
Веселье Людмилы Сильвестровны прекратилось сразу, и лицо ее
настолько изменилось, что на портрете я теперь бы ее ни в коем случае
не узнал.
- Какую еще анкету? Ах, боже мой! Боже мой! - И я уж и голоса
ее не узнал. - Только что я радовалась солнышку, сосредоточилась в
себе, что-то только что нажила, вырастила зерно, чуть запели струны,
я шла, как в храм... и вот... Ну, давайте, давайте ее сюда!
- Не нужно кричать, Людмила Сильвестровна, - тихо заметила
Торопецкая.
- Я не кричу! Я не кричу! И ничего я не вижу. Мерзко
напечатано. - Пряхина бегала глазами по серому анкетному листу и вдруг
оттолкнула его: - Ах, пишите вы сами, пишите, я ничего не понимаю в
этих делах!
Торопецкая пожала плечами, взяла перо.
- Ну, Пряхина, Пряхина, - нервно вскрикивала Людмила Сильвестровна,
- ну, Людмила Сильвестровна! И все это знают, и ничего я не скрываю!
Торопецкая вписала три слова в анкету и спросила:
- Когда вы родились?
Этот вопрос произвел на Пряхину удивительное действие: на
скулах у нее выступили красные пятна, и она вдруг заговорила
шепотом:
- Пресвятая богоматерь! Что же это такое? Я не понимаю, кому
это нужно знать, зачем? Почему? Ну, хорошо, хорошо. Я родилась в мае,
в мае! Что еще нужно от меня? Что?
- Год нужен, - тихо сказала Торопецкая.
Глаза Пряхиной скосились к носу, и плечи стали вздрагивать.
- Ох, как бы я хотела, - зашептала она, - чтобы Иван Васильевич
видел, как артистку истязают перед репетицией!..
- Нет, Людмила Сильвестровна, так невозможно, - отозвалась
Торопецкая, - возьмите вы анкету домой и заполняйте ее сами, как
хотите.
Пряхина схватила лист и с отвращением стала засовывать его в
сумочку, дергая ртом.
Тут грянул телефон, и Торопецкая резко крикнула:
- Да! Нет, товарищ! Какие билеты! Никаких билетов у меня
нет!.. Что? Гражданин! Вы отнимаете у меня время! Нету у меня ника...
Что? Ах! - Торопецкая стала красной с лица. - Ах! Простите! Я не узнала
голоса! Да, конечно! Конечно! Прямо в контроле будут оставлены. И
программу я распоряжусь, чтобы оставили! А Феофил Владимирович сам не
будет? Мы будем очень жалеть! Очень! Всего, всего, всего доброго!
Сконфуженная Торопецкая повесила трубку и сказала:
- Из-за вас я нахамила не тому, кому следует!
- Ах, оставьте, оставьте все это! - нервно вскричала
Пряхина. - Погублено зерно, испорчен день!
- Да, - сказала Торопецкая, - заведующий труппой просил вас
зайти к нему.
Легкая розоватость окрасила щеки Пряхиной, она надменно
подняла брови.
- Зачем же это я понадобилась ему? Это крайне интересно!
- Костюмерша Королькова на вас пожаловалась.
- Какая такая Королькова? - воскликнула Пряхина. - Кто это? Ах
да, вспомнила! Да и как не вспомнить, - тут Людмила Сильвестровна
рассмеялась так, что холодок прошел у меня по спине, - на "у" и не
разжимая губ, - как не вспомнить эту Королькову, которая испортила мне
подол? Что же она наябедничала на меня?
- Она жалуется, что вы ее ущипнули со злости в уборной при
парикмахерах, - ласково сказала Торопецкая, и при этом в ее
хрустальных глазах на мгновение появилось мерцание.
Эффект, который произвели слова Торопецкой, поразил меня.
Пряхина вдруг широко и криво, как у зубного врача, открыла рот, а из
глаз ее двумя потоками хлынули слезы. Я съежился в кресле и почему-то
поднял ноги. Торопецкая нажала кнопку звонка, и тотчас в дверь
всунулась голова Демьяна Кузьмича и мгновенно исчезла.
Пряхина же приложила кулак ко лбу и закричала резким, высоким
голосом:
- Меня сживают со свету! Бог господь! Бог господь! Бог
господь! Да взгляни же хоть ты, пречистая матерь, что со мною делают
в театре! Подлец Пеликан! А Герасим Николаевич предатель! Воображаю,
что он нес обо мне в Сивцевом Вражке! Но я брошусь в ноги Ивану
Васильевичу! Умолю его выслушать меня!.. - Голос ее сел и
треснул.
Тут дверь распахнулась, вбежал тот самый доктор. В руках у
него была склянка и рюмка. Никого и ни о чем не спрашивая, он
привычным жестом плеснул из склянки в рюмку мутную жидкость, но
Пряхина хрипло вскричала:
- Оставьте меня! Оставьте меня! Низкие люди! - и выбежала
вон.
За нею устремился доктор, воскликнув "дорогая!" - а за
доктором, вынырнув откуда-то, топая в разные стороны подагрическими
ногами, полетел Демьян Кузьмич.
Из раскрытых дверей несся плеск клавишей, и дальний мощный
голос страстно пропел:
"...и будешь ты царицей ми... и... и..." - он пошел шире, лихо
развернулся, - "ра-а..." - но двери захлопнулись, и голос
погас.
- Ну-с, я освободилась, приступим, - сказала Торопецкая, мягко
улыбаясь.
Глава 11. Я ЗНАКОМЛЮСЬ С ТЕАТРОМ
Торопецкая идеально владела искусством писать на машинке. Никогда
я ничего подобного не видел. Ей не нужно было ни диктовать знаков
препинания, ни повторять указаний, кто говорит. Я дошел до того, что,
расхаживая по предбаннику взад и вперед и диктуя, останавливался,
задумывался, потом говорил: "Нет, погодите..." - менял написанное,
совсем перестал упоминать, кто говорит, бормотал и говорил громко, но
что бы я ни делал, из-под руки Торопецкой шла почти без подчисток
идеально ровная страница пьесы, без единой грамматической
ошибки - хоть сейчас отдавай в типографию.
Вообще Торопецкая свое дело знала и справлялась с ним хорошо.
Писали мы под аккомпанемент телефонных звонков.
Первоначально они мне мешали, но потом я к ним так привык, что они
мне нравились. Поликсена расправлялась со звонящими с необыкновенной
ловкостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51