А напротив беленькие колонны и черная-пречерная
печка, возле которой сидит на корточках человек в валенках и
топит ее.
Я рассмеялся.
- Вы уверены, что он непременно будет и непременно на корточках?
- Непременно, - сухо ответил Бомбардов, ничуть не смеясь.
- Любопытно проверить!
- Проверьте. Он спросит тревожно: "Вы куда?" А вы ответьте...
- Назначено?
- Угу. Тогда он вам скажет: "Пальтецо снимите здесь", - и вы
попадете в переднюю, и тут выйдет к вам фельдшерица и спросит: "Вы
зачем?" И вы ответите...
Я кивнул головой.
- Иван Васильевич вас спросит первым долгом, кто был ваш
отец. Он кто был?
- Вице-губернатор.
Бомбардов сморщился.
- Э... нет, это, пожалуй, не подходит. Нет, нет. Вы скажите
так: служил в банке.
- Вот уж это мне не нравится. Почему я должен врать с первого
же момента?
- А потому что это может его испугать, а...
Я только моргал глазами.
- ...а вам все равно, банк ли, или что другое. Потом он
спросит, как вы относитесь к гомеопатии. А вы скажите, что принимали
капли от желудка в прошлом году и они вам очень помогли.
Тут прогремели звонки, Бомбардов заторопился, ему нужно
было идти на репетицию, и дальнейшие наставления он давал сокращенно.
- Мишку Панина вы не знаете, родились в
Москве, - скороговоркой сообщал Бомбардов, - насчет Фомы скажите, что
он вам не понравился. Когда будете насчет пьесы говорить, то не
возражайте. Там выстрел в третьем акте, так вы его не
читайте...
- Как не читать, когда он застрелился?!
Звонки повторились. Бомбардов бросился бежать в полутьму,
издали донесся его тихий крик:
- Выстрела не читайте! И насморка у вас нет!
Совершенно ошеломленный загадками Бомбардова, я минута в
минуту в полдень был в тупике на Сивцевом Вражке.
Во дворе мужчины в тулупе не было, но как раз на том месте,
где Бомбардов и говорил, стояла баба в платке. Она спросила: "Вам
чего?" - и подозрительно поглядела на меня. Слово "назначено"
совершенно ее удовлетворило, и я повернул за угол. Точка в точку в
том месте, где было указано, стояла кофейного цвета машина, но на
колесах, и человек тряпкой вытирал кузов. Рядом с машиной стояло
ведро и какая-то бутыль.
Следуя указаниям Бомбардова, я шел безошибочно и попал к
бюсту Островского. "Э..." - подумал я, вспомнив Бомбардова: в печке
весело пылали березовые дрова, но никого на корточках не было. Но не
успел я усмехнуться, как старинная дубовая темнолакированная дверь
открылась, и из нее вышел старикашка с кочергой в руках и в
заплатанных валенках. Увидев меня, он испугался и заморгал глазами.
"Вам что, гражданин?" - спросил он. "Назначено", - ответил я, упиваясь
силой магического слова. Старикашка посветлел и махнул кочергой в
направлении другой двери. Там горела старинная лампочка под потолком.
Я снял пальто, под мышку взял пьесу, стукнул в дверь. Тотчас за
дверью послышался звук снимаемой цепи, потом повернулся ключ в
дверях, и выглянула женщина в белой косынке и белом халате. "Вам
что?" - спросила она. "Назначено", - ответил я. Женщина посторонилась,
пропустила меня внутрь и внимательно поглядела на
меня.
- На дворе холодно? - спросила она.
- Нет, хорошая погода, бабье лето, - ответил я.
- Насморка у вас нету? - спросила женщина.
Я вздрогнул, вспомнив Бомбардова, и сказал:
- Нету, нету.
- Постучите сюда и входите, - сурово
сказала женщина и скрылась. Перед тем как стукнуть в темную,
окованную металлическими полосами дверь, я огляделся.
Белая печка, громадные шкафы какие-то. Пахло мятой и еще
какой-то приятной травой. Стояла полная тишина, и она вдруг
прервалась боем хриплым. Било двенадцать раз, и затем тревожно
прокуковала кукушка за шкафом.
Я стукнул в дверь, потом нажал рукой на громадное тяжкое
кольцо, дверь впустила меня в большую светлую комнату.
Я волновался, я ничего почти не разглядел, кроме дивана, на
котором сидел Иван Васильевич. Он был точно такой же, как на
портрете, только немножко свежее и моложе. Черные его, чуть тронутые
проседью, усы были прекрасно подкручены. На груди, на золотой цепи,
висел лорнет.
Иван Васильевич поразил меня очаровательностью своей улыбки.
- Очень приятно, - молвил он, чуть картавя, - прошу садиться.
И я сел в кресло.
- Ваше имя и отчество? - ласково глядя на меня, спросил Иван
Васильевич.
- Сергей Леонтьевич.
- Очень приятно! Ну-с, как изволите поживать, Сергей
Пафнутьевич? - И, ласково глядя на меня, Иван Васильевич побарабанил
пальцами по столу, на котором лежал огрызок карандаша и стоял стакан
с водой, почему-то накрытый бумажкою.
- Покорнейше благодарю вас, хорошо.
- Простуды не чувствуете?
- Нет.
Иван Васильевич как-то покряхтел и спросил:
- А здоровье вашего батюшки как?
- Мой отец умер.
- Ужасно, - ответил Иван Васильевич, - а к кому обращались? Кто
лечил?
- Не могу сказать точно, но, кажется, профессор... профессор
Янковский.
- Это напрасно, - отозвался Иван Васильевич, - нужно было
обратиться к профессору Плетушкову, тогда бы ничего не было.
Я выразил на своем лице сожаление, что не обратились к
Плетушкову.
- А еще лучше... гм... гм... гомеопаты, - продолжал Иван
Васильевич, - прямо до ужаса всем помогают. - Тут он кинул беглый
взгляд на стакан. - Вы верите в гомеопатию?
"Бомбардов - потрясающий человек", - подумал я и начал что-то
неопределенно говорить:
- С одной стороны, конечно... Я лично... хотя многие и не
верят...
- Напрасно! - сказал Иван Васильевич, - пятнадцать капель, и вы
перестанете что-нибудь чувствовать. - И опять он покряхтел и
продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51