"Вот так номер"! - подумал я, холодея.
Но Рудольфи заговорщически подмигнул мне и спросил:
- А что такое?
- Помилуйте! - восклицал молодой человек. - Ведь, во-первых...
вы позволите мне быть откровенным, Илья Иванович?
- Пожалуйста, пожалуйста, - сказал, сияя, Рудольфи.
- Во-первых, это элементарно неграмотно... Я берусь вам
подчеркнуть двадцать мест, где просто грубые синтаксические
ошибки.
"Надо будет перечитать сейчас же", - подумал я,
замирая.
- Ну, а стиль! - кричал молодой человек. - Боже мой, какой
ужасный стиль! Кроме того, все это эклектично, подражательно, беззубо
как-то. Дешевая философия, скольжение по поверхности... Плохо,
плоско, Илья Иванович! Кроме того, он подражает...
- Кому? - спросил Рудольфи.
- Аверченко! - вскричал молодой человек, вертя и поворачивая
книжку и пальцем раздирая слипшиеся страницы, - самому обыкновенному
Аверченко! Да вот я вам покажу. - Тут молодой человек начал рыться в
книжке, причем я, как гусь, вытянув шею, следил за его руками. Но он,
к сожалению, не нашел того, что искал.
"Найду дома", - думал я.
- Найду дома, - посулил молодой человек, - книжка испорчена,
ей-богу, Илья Иванович. Он же просто неграмотен! Кто он такой? Где он
учился?
- Он говорит, что кончил церковноприходскую школу, - сверкая
глазами, ответил Рудольфи, - а впрочем, спросите у него сами. Прошу
вас, познакомьтесь.
Зеленая гниловатая плесень выступила на щеках молодого
человека, а глаза его наполнились непередаваемым
ужасом.
Я раскланялся с молодым человеком, он оскалил зубы, страдание
исказило его приятные черты. Он охнул и выхватил из кармана носовой
платок, и тут я увидел, что по щеке у него побежала кровь. Я
остолбенел.
- Что с вами? - вскричал Рудольфи.
- Гвоздь, - ответил молодой человек.
- Ну, я пошел, - сказал я суконным языком, стараясь не глядеть
на молодого человека.
- Возьмите книги.
Я взял пачку авторских экземпляров, пожал руку Рудольфи,
откланялся молодому человеку, причем тот, не переставая прижимать
платок к щеке, уронил на пол книжку и палку, задом тронулся к выходу,
ударился локтем об стол и вышел.
Снег шел крупный, елочный снег.
Не стоит описывать, как я просидел всю ночь над книгой,
перечитывая роман в разных местах. Достойно внимания, что временами
роман нравился, а затем тотчас же казался отвратительным. К утру я
был от него в ужасе.
События следующего дня мне памятны. Утром у меня был удачно
обокраденный друг, которому я подарил один экземпляр романа, а
вечером я отправился на вечеринку, организованную группой писателей
по поводу важнейшего события - благополучного прибытия из-за границы
знаменитого литератора Измаила Александровича Бондаревского.
Торжество умножалось и тем, что одновременно чествовать
предполагалось и другого знаменитого литератора - Егора Агап>енова,
вернувшегося из своей поездки в Китай.
И одевался, и шел я на вечер в великом возбуждении. Как-никак
это был тот новый для меня мир, в который я стремился. Этот мир
должен был открыться передо мною, и притом с самой наилучшей
стороны - на вечеринке должны были быть первейшие представители
литературы, весь ее цвет.
И точно, когда я вошел в квартиру, я испытал радостный
подъем.
Первым, кто бросился мне в глаза, был тот самый вчерашний
молодой человек, пропоровший себе ухо гвоздем. Я узнал его, несмотря
на то, что он был весь забинтован свежими марлевыми
бинтами.
Мне он обрадовался,
как родному, и долго жал руки, присовокупляя, что всю ночь читал он
мой роман, причем он ему начал нравиться.
- Я тоже, - сказал я ему, - читал всю ночь, но он мне перестал
нравиться.
Мы тепло разговорились, при этом молодой человек сообщил мне,
что будет заливная осетрина, вообще был весел и
возбужден.
Я оглянулся - новый мир впускал меня к себе, и этот мир мне
понравился. Квартира была громадная, стол был накрыт на двадцать пять
примерно кувертов; хрусталь играл огнями; даже в черной икре сверкали
искры; зеленые свежие огурцы порождали глуповато-веселые мысли о
каких-то пикниках, почему-то о славе и прочем. Тут же меня
познакомили с известнейшим автором Лесосековым и с
Тунским - новеллистом. Дам было мало, но все же
были.
Ликоспастов был тише воды, ниже травы, и тут же как-то я
ощутил, что, пожалуй, он будет рангом пониже прочих, что с начинающим
даже русокудрым Лесосековым его уже сравнивать нельзя, не говоря уже,
конечно, об Агап>енове или Измаиле
Александровиче.
Ликоспастов пробрался ко мне, мы
поздоровались.
- Ну, что ж, - вздохнув почему-то, сказал
Ликоспастов, - поздравляю. Поздравляю от души. И прямо тебе
скажу - ловок ты, брат. Руку бы дал на отсечение, что роман твой
напечатать нельзя, просто невозможно. Как ты Рудольфи обработал, ума
не приложу. Но предсказываю тебе, что ты далеко пойдешь! А поглядеть
на тебя - тихоня... Но в тихом...
Тут поздравления Ликоспастова были прерваны громкими звонками
с парадного, и исполнявший обязанности хозяина критик Конкин (дело
происходило в его квартире) вскричал: "Он!"
И верно: это оказался Измаил Александрович. В передней
послышался звучный голос, потом звуки лобызаний, и в столовую вошел
маленького роста гражданин в целлулоидовом воротнике, в куртке.
Человек был сконфужен, тих, вежлив и в руках держал, почему-то не
оставив ее в передней, фуражку с бархатным околышем и пыльным круглым
следом от гражданской кокарды.
"Позвольте, тут какая-то путаница..." - подумал я, до того не
вязался вид вошедшего человека с здоровым хохотом и словом
"расстегаи", которое донеслось из передней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51