Булгаков Михаил Афанасьевич. Театральный роман (Записки покойника)
Текст печатается по изданию: М и х а и л Б у л г а к о в,
Избранная проза, М., ИХЛ, 1966, с исправлениями по рукописи.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не
имею никакого отношения и достались они мне при весьма странных
и печальных обстоятельствах.
Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова,
которое произошло в Киеве весною прошлого года, я получил
посланную самоубийцей заблаговременно толстейшую бандероль и
письмо.
В бандероли оказались эти записки, а письмо было
удивительного содержания:
Сергей Леонтьевич заявлял, что уходя из жизни, он дарит
мне свои записки с тем, чтобы я, единственный его друг,
выправил их, подписал своим именем и выпустил в свет.
Странная, но предсмертная воля!
В течение года я наводил справки о родных или близких
Сергея Леонтьевича. Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме
- никого у него не осталось на этом свете.
И я принимаю подарок.
Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого
отношения ни к драматургии, ни к театрам никогда в жизни не
имел, оставаясь тем, чем он и был, маленьким сотрудником газеты
"Вестник пароходства", единственный раз выступающим в качестве
беллетриста, и то неудачно - роман Сергея Леонтьевича не был
напечатан.
Таким образом, записки Максудова представляют собою плод
его фантазии, и фантазии, увы, больной. Сергей Леонтьевич
страдал болезнью, носящей весьма неприятное название -
меланхолия.
Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на
себя ручательство в том, что ни таких театров, ни таких людей,
какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было.
И наконец, третье и последнее: моя работа над записками
выразилась в том, что я озаглавил их, затем уничтожил эпиграф,
показавшийся мне претенциозным, ненужным и неприятным.
Этот эпиграф был:
"Коемуждо по делом его..."
И, кроме того, расставил знаки препинания там, где их не
хватало.
Стиль Сергея Леонтьевича я не трогал, хотя он явно
неряшлив. Впрочем, что же требовать с человека, который через
два дня после того, как поставил точку в конце записок, кинулся
с Цепного моста вниз головой.
Итак...
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Глава 1. НАЧАЛО ПРИКЛЮЧЕНИЙ
Гроза омыла Москву 29 апреля, и стал сладостен воздух, и душа
как-то смягчилась, и жить захотелось.
В сером новом моем костюме и довольно приличном пальто я шел
по одной из центральных улиц столицы, направляясь к месту, в котором
никогда еще не был. Причиной моего движения было лежащее у меня в
кармане внезапно полученное письмо. Вот оно:
"Глубокопочитаемый
Сергей Леонтьевич!
До крайности хотел бы познакомиться с Вами, а равно также
переговорить по одному таинственному делу, которое, может быть очень
и очень небезынтересно для Вас.
Если Вы свободны, я был бы счастлив встретиться с Вами в
здании Учебной сцены Независимого Театра в среду в 4
часа.
С приветом К. Ильчин".
Письмо было написано карандашом на бумаге, в левом углу которой
было напечатано:
"Ксаверий Борисович Ильчин
режиссер Учебной сцены
Независимого Театра".
Имя Ильчина я видел впервые, не знал, что существует Учебная
сцена. О Независимом Театре слышал, знал, что это один из выдающихся
театров, но никогда в нем не был.
Письмо меня чрезвычайно заинтересовало, тем более что никаких
писем я вообще тогда не получал. Я, надо сказать, маленький сотрудник
газеты "Пароходство". Жил я в то время в плохой, но отдельной комнате
в седьмом этаже в районе Красных ворот у Хомутовского
тупика.
Итак, я шел, вдыхая освеженный воздух и размышляя о том, что
гроза ударит опять, а также о том, каким образом Ксаверий Ильчин
узнал о моем существовании, как он разыскал меня и какое дело может у
него быть ко мне. Но сколько я ни раздумывал, последнего понять не
мог и, наконец, остановился на мысли, что Ильчин хочет поменяться со
мной комнатой.
Конечно, надо было Ильчину написать, чтобы он пришел ко мне,
раз что у него дело ко мне, но надо сказать, что я стыдился своей
комнаты, обстановки и окружающих людей. Я вообще человек странный и
людей немного боюсь. Вообразите, входит Ильчин и видит диван, а
обшивка распорота и торчит пружина, на лампочке над столом абажур
сделан из газеты, и кошка ходит, а из кухни доносится ругань
Аннушки.
Я вошел в резные чугунные ворота, увидел лавчонку, где седой
человек торговал нагрудными значками и оправой для
очков.
Я перепрыгнул через затихающий мутный поток и оказался перед
зданием желтого цвета и подумал о том, что здание это построено
давно, давно, когда ни меня, ни Ильчина еще не было на
свете.
Черная доска с золотыми буквами возвещала, что здесь Учебная
сцена. Я вошел, и человек маленького роста с бороденкой, и куртке с
зелеными петлицами, немедленно преградил мне
дорогу.
- Вам кого, гражданин? - подозрительно спросил он и растопырил
руки, как будто хотел поймать курицу.
- Мне нужно видеть режиссера Ильчина, - сказал я, стараясь,
чтобы голос мой звучал надменно.
Человек изменился
чрезвычайно, и на моих глазах. Он руки опустил по швам и улыбнулся
фальшивой улыбкой.
- Ксаверия Борисыча? Сию минут-с. Пальтецо пожалуйте. Калошек
нету?
Человек принял мое пальто с такой бережностью, как будто это
было церковное драгоценное облачение.
Я подымался по чугунной лестнице, видел профили воинов в
шлемах и грозные мечи под ними на барельефах, старинные
печи-голландки с отдушниками, начищенными до золотого
блеска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51