— Посмотрим, — ответил разбойник, снимая бархатный камзол.
Христиан Дрисдейл последовал его примеру.
— Я прекрасный фехтовальщик, вор! — бросил он.
Разбойник, не отвечая, положил свой камзол на корни ближайшего дерева и остался в шелковой рубашке с падавшими на кисти рук кружевными манжетами. Проверив шпагу на изгиб, он задумчиво посмотрел на своего противника.
Христиан Дрисдейл был плотнее и тяжелее. Он был жилистым и подвижным и в отличие от разбойника не был обременен сапогами для верховой езды. Ростом он был выше, рука у него — длиннее, и когда он выпрямился, оставшись в грубой полотняной рубашке, стало заметно, насколько он силен и крепок. Это был опасный противник, а улыбка на его тонких жестоких губах недвусмысленно говорила, что он замышлял убийство.
Второй разбойник и слуги отошли дальше, под деревья.
Лошади, оставленные без присмотра, начали щипать короткую присыпанную снегом траву у обочины.
Секунду все было тихо, а потом разбойник нарушил молчание.
— Защищайтесь! — крикнул он, и в лунном свете блеснул его клинок.
Глава 2
1662
Реку заполняло множество лодок и кораблей. Разноцветные паруса, флаги, гирлянды, цветочные арки создавали ослепительную колоритную и праздничную картину. Люди стояли на крыше дворца Уайтхолл, толпились вдоль берега, спускаясь к самой воде, висли на лесах. Возбужденно горящие глаза были устремлены туда, где маневрировали лодки, стремясь занять лучшее место, откуда можно было бы наблюдать, как его величество и королева возвращаются из Хэмптон-Корта.
Величественные баржи лорд-мэров и торговых компаний теснили небольшие суда, украшенные символами Реставрации или задрапированные красочными тканями и лентами, на которых хорошенькие женщины и их молодые кавалеры играли веселые мелодии или бросали бумажные розетки в соседние лодки. Шум стоял оглушительный. В праздничной толпе то и дело слышались приветственные крики и шутки, на берегу и на реке играли оркестры и салютовали пушки.
— Мы скоро оглохнем и перестанем замечать португальский акцент королевы, — со смехом проговорила графиня Каслмейн, обращаясь к своим кавалерам, вместе с которыми она наблюдала за встречей с крыши дворца.
— Говорят, ее величество говорит по-английски с таким акцентом — а вернее, так плохо, — что ее просто невозможно понять! — презрительно заметил кто-то, и графиня тихо рассмеялась, хотя ее голубые глаза оставались серьезны.
Она ревновала к королеве и не скрывала этого. Ее друзья и те, кто раболепствовал перед ней по причине ее особого положения при дворе, прекрасно понимали, что возвращение короля после медового месяца станет решающим моментом в жизни Барбары Каслмейн. Сохранит ли он привязанность к ней или будет — хотя бы на какое-то время — увлечен своей португальской супругой?
При дворе по этому поводу заключались пари, и Барбара прекрасно понимала, что сегодня множество глаз наблюдает за ней.
Она выглядела просто чудесно. В ее темные с каштановым отливом волосы были вплетены жемчужные нити, а платье из желтого узорного шелка подчеркивало белизну кожи и придавало глубину и манящий блеск голубым глазам графини. Она была, бесспорно, прекрасна, но она уже родила королю двух детей, а Карл славился своим непостоянством.
Однако какие бы чувства ни волновали душу Барбары, она небрежно опиралась на серый камень парапета с видом абсолютной уверенности в себе, так что все, кто за ней наблюдал, склонялись к тому, что ее чувственная, капризная красота одержит сегодня очередную победу.
Прошло уже два года с тех пор, как триумфальным маршем во главе двадцатитысячного войска под радостные крики толпы король въехал в Лондон. Дорогу ему устилали цветами, колокола звонили, улицы были украшены коврами, в фонтанах било вино. Наконец-то лишения, бедствия и нищета долгих лет изгнания могли быть забыты: рождалась новая эра.
Неудивительно, что король, падкий на удовольствия, пленился Барбарой Палмер, которую все называли прекраснейшей женщиной своего времени. Тогда ей было всего двадцать лет, и она была замужем. Ее муж готовил себя к служению обществу на ниве адвокатуры, но он ничего не понимал в той беспутной жизни, к которой Барбара привыкла с шестнадцати лет в доме своего отчима, графа Энглси. Наибольшим достоинством Роджера Палмера была его добродушная невозмутимость, но связь его супруги с королем подвергла суровому испытанию его добродетели.
Он был слабоволен и не мог справиться с Барбарой, хотя и негодовал втайне. Публично же он был вынужден принять титул, которым был обязан неверности жены.
Граф Каслмейн шел вдоль парапета в элегантном костюме и завитом парике, который страшно не шел к его бледному глуповатому лицу. Барбара заметила его приближение, однако намеренно не обращала на него внимание, пока он почти не поравнялся с ней Тогда она подняла взгляд, картинно вздрогнула якобы от удивления и с видом холодным и вызывающим сделала ему реверанс, на который он ответил любезным поклоном.
В течение последних недель они бурно ссорились при каждой встрече, и Барбара уже решила, что Роджер Палмер ей больше не нужен. Он нагонял на нее скуку, а она его раздражала, так что не было смысла сохранять брак, который стал им обоим в тягость. Впрочем, Роджер по-прежнему делал вид, что любит ее.
— Ваш господин и повелитель сегодня такой щеголь! — насмешливо сказал один из придворных.
Она улыбнулась ему из-под ресниц.
— Что вы хотите этим сказать, Рудольф? — осведомилась она. — Ваши комплименты всегда заставляют меня насторожиться.
С этими словами она повернулась и пошла навстречу няне, которая только что вышла на крышу с младенцем в лентах и кружеве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79