Ради Конана, киммерийского бродяги, который взялся за невыполнимую работу.
– Нападут – не отступать, – скомандовал он. – Пробиваться. Это не агадейцы, а ваши земляки. Похоже, что оборотни. Может, скоро узнаем, чего они стоят в бою.
– Оборотни тут ни при чем, – негромко произнес Тахем.
Конан вопросительно посмотрел на стигийца.
– Насекомые, – пояснил Тахем. – Я переловил мух-соглядатаев, а новых не прибыло. После оборотней на этой дороге остались бы сотни летающих шпионов.
– Кто же тогда? – мрачно спросил киммериец. Тахем развел руками.
– Кто бы ни были, их намного больше, чем нас, и они на нашем пути. У нас нет другой дороги. Больше всего меня пугает, что они пришли из Агадеи.
– Мне это тоже не нравится, – проворчал Конан, – ну да ладно. Лишь бы не совались к нам, а уж сами-то мы на рожон не полезем.
Он вдруг резко натянул поводья, запрокинул голову и застыл. Глядя, как раздуваются его ноздри, Тахем тоже принюхался и ощутил сладковатый запах.
Над перекатами горного ручья витали ароматы трав, и к ним назойливо приманивался запах смерти.
* * *
Хагафи, военный вождь клана парящих соколов, нагнулся и откинул полог латанного-перелатанного матерчатого шатра.
– Входи, Конан. – Афгул указал на мерцающий проем входа. – Такому знаменитому гостю мы всегда рады. В наших краях даже грудные дети о тебе наслышаны. Входи и ничего не бойся.
В шатре плясали синеватые огоньки над бронзовой жаровней, пахло кизяком, прогорклым жиром и овчиной. Тарк опустился на кошму, подобрал под себя ноги, взял из рук хозяина глиняную чашу с конским молоком. Хагафи уселся напротив, обнажил в широкой улыбке редкие и кривые, но еще вполне крепкие зубы.
– Мой родной сын Бараф ходил с тобой на туранцев, – сообщил Хагафи. Как бы он обрадовался, увидев тебя здесь! Увы, подлая мунганская стрела оборвала его молодую жизнь. Надо же! Ты в точности такой, каким тебя описывали мой сын и его друзья, сложившие головы за рекой Запорожкой. Они отправились на север за большой добычей, но ни один не вернулся в родные горы. В этом нет твоей вины, киммериец, – молодые всегда мечтают получить все сразу. Я говорил сыну: уж коли ты сокол, негоже летать в дальние страны. Для этого надо было родиться журавлем или гусем. Сокол – хищная птица, он и в родном краю найдет себе поживу.
Но Бараф не внял моим увещеваниям, он сказал: «Вместе с Конаном я громил хваленую туранскую армию, и я теперь знаю, что переживает степной волк, когда грызет глотку быку. Ты прав, отец, сокол – хищная птица, но разве пристало хищнику щебетать перед толстопузыми купцами? Противно смотреть, как ты и старейшины мечете бисером, лишь бы на будущий год они опять провели по вашей дороге поганые телеги, лишь бы швырнули жалкую кость. Не затем даны соколу острый клюв и крепкие когти, чтобы ковыряться в купеческом дерьме». И сын ушел, а с ним еще двадцать пять молодых мужчин. А потом их кони и дорогое оружие достались грязным казакам.
В голосе афгула звучала неподатная печаль, но Тарку почему-то казалось, что Хагафи больше горюет по коням и оружию – имуществу всего племени – чем по кончине отпрыска. Крепкий меч и быстроногий скакун у горцев всегда ценились выше, чем родная кровь. Во многих афгульских семьях по десять-двенадцать детей, горцы плодятся как кролики и во множестве мрут от хворей и недоедания. Выжившего ждет удел воина; если он сложит голову в бою, никто не станет проливать слез. Юные должны почитать и слушаться старых; это не просто вековой уклад, а непреложный закон выживания. Кто хоть на шаг отступает от сего немудреного правила, прощается с жизнью. Молодой и дерзкий Бараф доказал это всему племени, и Хагафи, похоже, был ему благодарен и не держал зла на Конана.
– Долог ли был твой путь, киммериец? – поинтересовался Хагафи, с наслаждением прихлебывая кумыс. – И куда ты ведешь своих отважных всадников, благородных когирских рыцарей? Неужели замыслил покорить Вендию?
Тарк опустил на кошму пустую чашку. Взгляд афгула ощупывал каждую черточку его лица, каждую складку на одежде – Хагафи решил на всю жизнь запомнить облик прославленного гостя. И впервые в жизни Тарку стало не по себе от мысли, что человека, сидящего перед ним, возможно, прядется убить.
– Я приехал, к тебе, мудрый Хагафи, – сказал он, глядя в смуглое лицо вождя. – Ты несправедлив к своему сыну. Я превосходно помню Барафа. Будь у меня сейчас хотя бы десять тысяч таких смельчаков, я бы покорил не только Вендию, но и таинственный Кхитай. Но я не собираюсь ни с кем воевать. Я пришел с миром. Скажи, дошла ли до ваших гор весть о замысле императора Великой Агадеи?
Хагафи оторопело сдвинул брови и сощурился.
– Уж не Абакомо ли ты имеешь в виду?
– Его самого. – Тарк медленно кивнул.
Хагафи хлопнул себя по коленям и расхохотался.
– Великий император Агадеи! Курам на смех! От кого бы другого такое услышал, но от самого Конана! Вот ведь паршивец, а?! Маленький нахальный королек! Да если б не моя проклятая мягкосердечность, император Агадеи, как ты называешь этого щенка, давно бы остался без подданных. Они бы все протянули ноги с голодухи. Вот тут, – он поднял жилистый кулак, – я держу этот перевал. Я, вождь нищего кочевого племени! И хваленая горная гвардия, раструбившая на весь свет о своей непобедимости, не смеет и помыслить о том, чтобы вышибить нас их этих ущелий. Пусть только попробует! Я и драться-то не стану, просто отступлю на равнину и вырежу два-три каравана, и купцы навсегда забудут дорогу в «Великую Империю». То же самое случится, если этот сопливый интриган вздумает натравить на меня вендийцев или пандрцев.
Ха!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112