Прожить их без любви и без вина грешно.
Не стоит размышлять: мир этот стар иль молод?
Коль суждено уйти – не все ли нам равно?
– Хорошо бы сейчас найти себе девчонку! – вздохнул Джонс. Луна безмятежно светила.
О, сколько раз твой рост и твой ущерб
Еще увижу, милый лунный серп!
Но день придет – и тщетно будешь ты
Меня искать под сенью этих верб!
И все-таки весна таит в себе неизбежность осени, смерти:
Бегут за мигом миг и за весной – весна.
Не проводи же их без песен и вина.
Ведь в царстве бытия нет блага выше жизни.
Как проведешь ее – так и пройдет она.
И, околдованный весной, молодостью и лунным сиянием, Джонс вдруг запел звонким сентиментальным тенорком:
«О милая, о милая моя!..»
Его тень медленно закрыла чернильные полосы железной ограды, но, когда он прошел, черные полосы снова легли на темную влажную траву. Купы канн и петуний нарушали гладкое однообразие газона, и над бронзовой листвой магнолий безмятежные колонны белого дома вставали прекраснее и проще, чем сама смерть.
Джонс оперся о решетку какой-то ограды, уставился на мешковатую тень у ног, вдохнул запах жасмина и услыхал крик пересмешника где-то там, вдали… Джонс вздохнул. Это был вздох чистейшей досады.
7
На письменном столе ректора лежало письмо, адресованное мистеру Джулиану Лоу, Сан-Франциско, Калифорния, в котором миссис Мэгон писала о своем браке и о смерти мужа. Его вернула почта со штампом: «Адресат выбыл. Местопребывание неизвестно».
8
Сидя в клумбе гиацинтов, Гиллиген смотрел, как удирает Джонс.
– Неплохо для такого толстяка, – сказал он себе, вставая. – Придется Эмми нынче спать одной.
В ветвях магнолии снова запел пересмешник, словно выжидавший окончания враждебных действий.
– А ты-то какого черта поешь? – Гиллиген показал дереву кулак. Но птица не обратила на него внимания, и он стал счищать с себя приставшие комки земли. Хоть немного полегчало на душе. – А жаль, что не удержал этого ублюдка, – пробормотал он. Выходя из сада, Гиллиген посмотрел на развороченную клумбу гиацинтов.
Огромная фигура ректора вышла ему навстречу из-под серебристого деревца, притихшего в сонной истоме.
– Это вы, Джо? Мне показалось, в саду – шум.
– Да, мы нашумели. Хотел выбить душу из этого толстяка, да разве такого сукина… такого удержишь? Удрал!
– Как, драка? Но, милый мой друг!..
– Какая там драка! Он только и норовил удрать. Драться надо двоим, падре!
– Но дракой ничего не докажешь, Джо. Весьма сожалею, что вы прибегли к такому способу. Никто не пострадал?
– К несчастью, нет, – огорченно сказал Гиллиген, подумав о зря испачканном костюме и неудавшейся мести.
– Очень, очень рад. Но мальчики любят драться, а, Джо? Дональд, бывало, тоже дрался.
– Я думаю, падре! Наверно, был таким драчуном, что только держись.
Тяжелое, в морщинах, лицо ректора озарилось вспышкой спички, он раскурил трубку меж сложенных ладоней. Медленно он прошел по освещенному луной газону, к воротам. Гиллиген шел следом за ним.
– Что-то не спится, – объяснил старик. – Может быть, походим немного?
Они медленно прошли под сенью изъеденных луной деревьев, переступая через тени ветвей. При лунном сиянии освещенные окна домов казались желтыми и убогими.
– Что ж, все опять идет по-старому, Джо. Люди приходят и уходят, но мы с Эмми подобны библейским горам. А у вас какие планы?
Гиллиген нарочно неторопливо закурил сигарету, скрывая смущение.
– Сказать по правде, падре, никаких планов у меня нет. Если вам не помешает, я бы побыл у вас еще немного.
– Сердечно рад, милый мой мальчик, – радушно сказал ректор. Потом остановился, пристально посмотрел на Гиллигена. – Помилуй Бог, Джо, уж не из-за меня ли вы решили остаться?
Гиллиген виновато опустил голову.
– Как сказать, падре…
– Нет, нет. Этого я не допущу. Вы уже сделали все, что могли. Тут не жизнь для молодого человека, Джо.
Лысеющий лоб ректора и его крупный нос живописно прочерчивались лунным светом. Глаза у него глубоко запали. И Гиллиген вдруг почуял древние горести всего рода человеческого, всех людей – черных, желтых и белых людей – и неожиданно для себя все рассказал старику.
– Ай-яй-яй, – сказал ректор, – это очень грустно, Джо. – Он тяжело опустился на придорожную насыпь, и Гиллиген сел рядом с ним. – Пути случая неисповедимы, Джо.
– Я думал, вы скажете: пути Господни, падре.
– Бог и есть случай, Джо. Да, в этой жизни – Бог. А о той жизни мы ничего не знаем. Все придет в положенное время. «Царстве Божье внутри нас»,
– как сказано в Писании.
– Немного странно вам, священнику, исповедовать такое учение.
– Не забывайте, что я – старый человек, Джо. Слишком старый для споров и озлобления. Мы сами создаем себе в этой жизни и рай и ад. Кто знает, может быть, после смерти с нас и не потребуют, чтобы мы куда-то шли, что-то делали. Вот это и был бы истинный рай.
– А может, это другие делают из нашей жизни рай или ад?
Священник положил тяжелую руку на плечо Гиллигену.
– Вам от обиды больно, Джо. Но и это пройдет. Самое грустно в любви, Джо, это то, что не только любовь не длится вечно, но и душевная боль скоро забывается. Как это говорится: «Человек умирает, становится добычей червей, но не от любви». Нет, нет, – остановил он Гиллигена, который пытался его перебить, – знаю, невыносимо так думать, но правда вообще невыносима. И разве мы оба сейчас не страдаем из-за смерти, из-за разлуки?
Гиллигену стало стыдно: «Мучаю его тут своими воображаемыми горестями!» Старик снова заговорил:
– Думаю, что все же вам неплохо было бы тут пожить, пока вы не обдумаете свои планы на будущее. Так что давайте считать вопрос решенным, а?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90