Он смотрел, как она заворачивает свое тоненькое тело в легкий, полупрозрачный халатик.
– Наверно, тебе кажется, что так лучше?
– Знаешь, папочка, тогда не входи ко мне, не постучавшись, – капризно сказала она.
– И не буду, если ты всегда сидишь в таком виде. – Он чувствовал, что сам создает неблагоприятную атмосферу, и ему трудно будет сказать то, что нужно, но уже не мог остановиться. – Ты представляешь себе, что вдруг твоя мама будет сидеть у себя в комнате полураздетая, как ты?
– Не думала об этом. – Она облокотилась на каминную доску и вежливо, но воинственно добавила: – Но если ей захочется – пускай сидит.
Он опустился в кресло.
– Мне надо поговорить с тобой, Си. – Голос у него стал другим, и девушка уселась на кровать, поджав ноги, и неприязненно посмотрела на него. «Какой я облом», – подумал он, откашливаясь. – Я – про молодого Мэгона. – (Она посмотрела на отца). – Я видел его сегодня утром.
Она не поддержала разговора. «Вот черт, удивительная способность у детей затруднять родительские увещевания. Даже Боб научился этим штукам».
Глаза у Сесили стали зелеными, бездонными. Протянув руку, она взяла со столика пилку для ногтей. Ливень прекратился, дождь только шепотком шуршал в мокрых листьях. Сесили наклонила голову над ритмичными ловкими движениями тонких пальцев.
– Ты слышишь: я видел утром молодого Мэгона, – повторил отец с нарастающим раздражением.
– Видел? А как он выглядел, папочка?
Голос у нее был такой мягкий, такой невинный, что он с облегчением вздохнул. Он пристально посмотрел на нее, но она мило и скромно опустила головку, и он видел только ее волосы, пронизанные теплым рыжеватым светом, ровную гладкость щеки и мягкий невыразительный подбородок.
– Мальчик в очень плохом состоянии, Си.
– Бедный его отец, – сочувственно сказала она, быстро водя пилкой. – Ему очень тяжело, правда?
– Отец ничего не знает.
Она вздернула голову, глаза посерели, потемнели еще сильнее. Он понял, что и она ничего не знает.
– Не знает? – повторила она. – Но он же видит этот шрам? – Она вдруг побелела и подняла руку к груди. – А разве…
– Нет, нет, – заторопился он. – Просто его отец думает, что он… Отец не… то есть отец забыл, как его утомило путешествие. Понимаешь? – Он запнулся, потом быстро докончил: – Об этом я и хотел с тобой поговорить.
– О нашем обручении? Но как же я могу? Этот шрам!.. Как я могу?
– Да нет же, какое тут обручение, раз ты не хочешь. Сейчас мы и думать не станем про обручение. Ты только навещай его, пока он не поправится.
– Нет, папочка, не могу. Просто не могу.
– Почему же?
– Его лицо. Вынести невозможно. Не могу видеть. – Она содрогнулась при одном воспоминании. – Неужели ты не понимаешь: я просто не могу! Разве я отказалась бы, если б могла?
– Ничего, привыкнешь. Надеюсь, что хороший хирург сможет его починить, закрыть шрам. Доктора нынче делают чудеса. Но сейчас, дочка, ты для него важнее всякого доктора.
Она спрятала лицо в руки, скрещенные на спинке кровати, и отец подошел к ней, погладил узкую нервную спину.
– Неужели ты даже такую малость не можешь сделать, Си? Изредка заходить, навещать его?
– Не могу, – простонала она. – Просто не могу!
– Что ж, значит, тогда ты больше не будешь видеться и с тем мальчишкой, с Фарром.
Она сразу вскинула голову, вся напряглась под его рукой.
– Кто это сказал?
– Я тебе говорю, дочка, – ласково, но твердо ответил он.
От гнева глаза у нее посинели до черноты.
– Ты мне не можешь запретить! Знаешь, что не можешь!
Она оттолкнулась от его руки, пытаясь вырваться. Он удержал ее, но она отвернулась, отодвинулась от него.
– Посмотри на меня, – тихо сказал он, кладя ладонь на ее щеку. Она сопротивлялась, он чувствовал теплое дыхание на ладони и насильно повернул ее лицо к себе. Глаза ее сердито сверкали. – Если ты не можешь хоть изредка навещать своего жениха, да еще к тому же больного, так я тебе не позволю бегать с кем-то другим, черт возьми!
На щеке у нее выступили красные пятна от его пальцев, глаза медленно наливались слезами.
– Мне больно! – сказала она.
И, чувствуя мягкий, безвольный подбородок на ладони и ее хрупкую спину под рукой, он вдруг испытал острую жалость. Подхватив ее на руки, он снова сел в кресло, держа ее на коленях.
– Ну, перестань, перестань, – зашептал он, укачивая ее, как маленькую, прижав ее голову к плечу. – Я не хотел тебя обидеть.
Она тихонько плакала, прильнув к нему, и дождь заполнял молчание, шурша по крыше, по мокрой листве. После долгой паузы, когда слышны были капель с крыши, веселый говор водостоков и тиканье маленьких часов из слоновой кости, она зашевелилась и, все еще пряча лицо на плече отца, крепко обняла его за шею.
– Не будем больше думать об этом, – сказал он, целуя ее в щеку. Она обняла его еще крепче, потом, соскользнув с его колен, подошла к зеркалу и стала пудриться. Он встал, увидел в зеркале ее заплаканное лицо, ловкие нервные руки. – Больше мы об этом думать не будем, – повторил он, открывая двери.
Оранжевый свитер приглушенно пламенел под условной защитой халатика, обтягивая ее узкую спину, и мистер Сондерс закрыл за собой двери.
Жена окликнула его, когда он проходил мимо ее спальни.
– За что ты бранил Сесили, Роберт? – спросила она.
Но он молча протопал вниз по лестнице, не обращая на нее внимания, и вскоре она услышала, как он честит Тоби с крыльца.
Миссис Сондерс вошла в комнату дочери и увидела, что она торопливо одевается. Солнце внезапно прорвалось сквозь дождь, и длинные копья света, пронзая безукоризненно промытый воздух, высекали искры из мокрых деревьев.
– Ты куда, Сесили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90