Молодая, темноволосая. Если бы Гиллиген и Лоу когда-нибудь видели рисунки Обри Бердслея, они поняли бы, что по ней тосковал художник: он так часто писал ее в платьях цвета павлиньих перьев, бледную, тонкую, порочную, среди изысканных деревьев и странных мраморных фонтанов. Гиллиген встал.
– Вы правы, мисс. Ему тут хорошо, пусть спит около нас. Проводник за ним смотрит. – Он сам не понимал, что его заставляет объясняться с ней. – А мы его доставим домой. Пусть сидит спокойно. И спасибо вам за внимание.
– Нет, надо что-то сделать! – упрямо твердила старая дама.
Но спутница увела ее, и поезд помчался дальше, в предвечернем свете. (Конечно, дело идет к вечеру, говорили наручные часы курсанта Лоу. Какой там штат – неизвестно, но день на исходе. День ли, вечер, утро или ночь – офицеру было безразлично. Он спал.)
– Вот старая сука! – сказал Гиллиген шепотом, стараясь не разбудить его.
– Смотрите, как у него лежит рука, – сказала молодая женщина, возвращаясь. Она сняла его высохшую руку с колена. («И рука – тоже», – подумал Лоу, увидев искривленные кости под сморщенной кожей.) – Бедный, какое страшное лицо! – сказала она, поправляя подушку.
– Тише, мэм! – сказал Гиллиген.
Она не обратила на него внимания. Гиллиген, боясь, что лейтенант сейчас проснется, все же сдался, замолчал, и она продолжала:
– Далеко он едет?
– Он из Джорджии, – сказал Гиллиген. Понимая, что она не случайно зашла к ним в купе, он и курсант Лоу встали. Глядя на ее изысканную бледность, на черные волосы, на алый рубец рта и гладкое темное платье, Лоу чувствовал юношескую зависть к спящему. Она скользнула по Лоу беглым взглядом. Какая отчужденность, какая сдержанность. Совсем не обращает внимания.
– Один он домой не доедет, – убежденно сказала она. – Вы оба с ним поедете, да?
– Конечно, – заверил ее Гиллиген.
Лоу очень хотел что-нибудь сказать, что-нибудь такое, чтоб она запомнила его, такое, чтобы покрасоваться перед ней. Но она смотрела на стаканы, на бутылку, которую Лоу, как дурак, прижимал к себе.
– А вы тут неплохо живете, – сказала она.
– Лекарство от змеиных укусов, мисс. Угодно с нами?
Завидуя смелости Гиллигена, его находчивости, Лоу смотрел на ее губы. Она поглядела в глубь вагона.
– Пожалуй, можно, если у вас найдется чистый стакан.
– Конечно, найдется. Генерал, позвоните.
Она присела рядом с лейтенантом Мэгоном. Гиллиген и Лоу тоже сели. Она казалась… нет, она была молодая: наверно, любит танцевать, и в то же время она казалась немолодой – словно все уже испытала. «Замужем, и лет ей двадцать пять», – подумал Гиллиген. «Ей лет девятнадцать, она ни в кого не влюблена», – решил Лоу. Она взглянула на Лоу.
– Где служите, солдат?
– Курсант летной школы, – покровительственно процедил Лоу. – Военно-воздушные силы. («Нет, она девчонка, только вид у нее взрослый».)
– А-а. Ну, тогда, конечно, вы с ним. Он ведь тоже летчик, правда?
– Видите – крылья, – ответил Лоу. – Британские Королевские воздушные силы. Неплохие ребята.
– Что за черт, – сказал Гиллиген. – Да он же не иностранец.
– Вовсе не надо быть иностранцем, чтобы служить в британских или французских войсках. Вспомните Лафбери. Он был у французов, пока мы не вступили в войну.
Девушка посмотрела на него, и Гиллиген, никогда не слыхавший о Лафбери, сказал:
– Кто он там ни есть, он молодец, Для нас, во всяком случае. А там пусть будет кем хочет.
Девушка подтвердила:
– Да, конечно. Появился проводник.
– Как тут кэп? – спросил он ее шепотом, скрывая удивление, как принято у людей его расы.
– Ничего, – сказала она. – Все в порядке.
Курсант Лоу подумал: «Наверное, она здорово танцует».
Она добавила:
– Он в хороших руках, эти джентльмены очень заботливы.
«Какая смелая! – подумал Гиллиген. – Видно, тоже хлебнула горя».
– Скажите, можно мне выпить у вас в вагоне? – спросила она.
Проводник внимательно изучал ее лицо, потом сказал:
– Конечно, мэм. Я принесу свежего эля. Вы за ним присмотрите?
– Да, пока я тут. Он наклонился к ней:
– Я сам из Джорджии. Только давно там не был.
– Правда? А я из Алабамы.
– Вот и прекрасно. Землякам надо друг за друга стоять, верно ведь? Сию минуту принесу вам стакан.
Офицер не просыпался, встревоженный проводник старался не шуметь, и они сидели, пили и разговаривали приглушенными голосами. Нью-Йорк перешел в Огайо, Огайо стало бесконечной вереницей одинаковых бедных домишек, откуда одинаковые мужчины выходили и входили в одинаковые калитки, покуривая и сплевывая. Уже промелькнуло Цинциннати, и от прикосновения ее белеющей в полумраке руки, он легко проснулся.
– Приехали? – спросил он.
На ее руке – гладкое золотое кольцо. Другого кольца нет. «Наверное, заложила, – подумал Гиллиген. – Но с виду она не бедная».
– Генерал, достаньте фуражку лейтенанта.
Лоу перелез через колени Гиллигена, а Гиллиген сказал:
– Наша старая знакомая, лейтенант. Познакомьтесь с миссис Пауэрс.
Она взяла руку офицера, помогая ему встать. Появился проводник.
– Дональд Мэгон, – заученным тоном сказал офицер.
Курсант Лоу вернулся вместе с проводником, они несли фуражку, палку, куртку и два походных мешка. Проводник помог офицеру надеть куртку.
– Я принесу ваше пальто, мэм, – сказал Гиллиген, но проводник опередил его.
Ее пальто было мохнатое, плотное, светлого цвета. Она небрежно накинула его. Гиллиген и Лоу собрали свое «вещевое довольствие». Проводник подал – А где же мои чемоданы?
– Сейчас, мэм! – крикнул ей проводник через головы и плечи пассажиров.
– Несу ваши вещи, мэм!
Он принес вещи и ласковой темной рукой помог офицеру спуститься на перрон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90