Бенжамену Констану, который учит Францию правильно мыслить, был дан настоятельный совет хранить молчание, как нельзя более пристойное чужестранцу, малосведущему в наших нравах и обычаях. Наконец, эта Хартия, столь мудро изготовленная, была прочтена обеим палатам, и нельзя сказать даже, что она была ими принята. Палаты проголосовали бы все, чего бы от них ни потребовали, даже коран, ибо таковы уж люди во Франции. При подобного рода обстоятельствах сопротивление большинству расценивается кик смешное тщеславие. "Главное во Франции - это поступать так, как все другие". Изображение Панургова стада вполне могло бы стать нашим гербом. Неразумное опущение этой формальности лишило власть короля всякой подлинной законности[3]. Во Франции даже дети, посещающие коллеж, рассуждают следующим образом: "Всякий человек имеет полную и неограниченную власть над самим собой: он может передать часть этой власти другим. Двадцать восемь миллионов человек не могут голосовать, но эти двадцать восемь миллионов могут избрать тысячу депутатов, которые будут голосовать вместо них: следовательно, без решения, свободно принятого собранием народных представителей, во Франции не может существовать законная власть, а может существовать лишь власть наиболее сильного"[4].
[1] Все дальнейшее точным образом переведено из "Истории ста дней" Гобгауза. [2] "Moniteur" от 15 апреля 1814 года. [3] Комическая окраска для разнообразия; впрочем, сама тема этого требует. [4] Is that took from Jefferson?
ГЛАВА LXXVII
Поведение всех министров было не выше этого уровня. Представители власти, которых они решились сместить, были заменены людьми ничтожными или покрывшими себя позором. Вскоре все стали с удивлением замечать, что число сторонников Бурбонов уменьшается с каждым днем. Множество безрассудных поступков, совершенных министрами, убедило народ в том, что король в глубине души является заклятым врагом Хартии. Эти министры все время вспоминали двор Людовика XVI и судьбу Тюрго. Будучи уверены в том, что королевская власть снова проявит себя во всей полноте и щедро наградит тех, кто, почитая ее в "тяжелые дни", сумел угадать ее намерения, эти жалкие люди все свои помыслы устремили на то, чтобы, состязаясь в раболепстве, повышаться в чинах.
ГЛАВА LXXVIII
Что бы ни говорили об этом Монтескье и все прочие, существуют только два вида правительств: правительства народные и правительства, покоящиеся на особых основаниях. К первому разряду относятся все те правительства, в основе которых лежит принцип, что все права и вся власть всегда принадлежит нации в целом, сосредоточены в ней, ведут начало от нее и существуют только благодаря ей и для нее. Ко второму разряду мы относим все те правительства, каковы бы они ни были, которые зиждутся на признании законными иных источников прав и власти, нежели воля народа, как-то: божественного права, права рождения, общественного договора, формально заключенного или подразумевающегося, при котором обе стороны вырабатывают условия, подобно двум чуждым друг другу державам[1]. Несмотря на то, что наша Хартия была порочна по существу, что она не являлась даже тем, чем была английская конституция 1688 года, а именно - договором между народом и одним человеком, она могла бы удовлетворить всех. Французский народ по своей детской наивности не стал бы очень внимательно к ней присматриваться. К тому же эта Хартия не так уж плоха, и, если когда-нибудь ее станут соблюдать, Франция будет очень счастлива, более счастлива, чем Англия. В наш век невозможно составить плохую хартию: любой из нас способен в полчаса написать превосходный документ подобного рода. То, что во времена Монтескье было бы высшим усилием гения, в наши дни является общим местом. Наконец, всякая хартия хороша, если только она выполняется[2]. Чтобы уберечь престол мудрейшего и лучшего из королей от бурь, достаточно было внушить народу убеждение, что Хартию намерены соблюдать. Но духовенство и дворянство сделали все, что было в их силах, чтобы разубедить короля в необходимости ее соблюдения. Сто тысяч священников и сто пятьдесят тысяч разъяренных дворян оказались подчинены, как и все остальные французы, лишь надзору восьми глупцов, только и помышлявших, что о голубой орденской ленте. Дворяне притязали и продолжают притязать на возвращение им земель. Что могло быть проще, чем назначить им в возмещение стоимости этих земель ренту от казны? Тем самым эти люди, не имеющие своего мнения и руководствующиеся только своими личными интересами, оказались бы тесно связанными, как с неким неизбежным злом, с государственным кредитом и с Хартией. Министры, в каждой строке, которую они писали, и на каждом званом обеде, который они давали, извращавшие дух Хартии, вскоре стали позволять себе постоянные фактические ее нарушения. Всякий раз, когда жена маршала Нея бывала при дворе, она возвращалась оттуда с глазами, полными слез[3].
[1] "Комментарий к Духу законов", стр. 13 - 14. Льеж, 1817. [2] Мысль Б[енжамена] Констана. [3] Допрос маршала Нея.
ГЛАВА LXXIX
1. Статья 260 сохраненного Хартией Уложения о наказаниях запрещает, под страхом тюремного заключения и штрафа, принуждать французов соблюдать религиозные праздники и воскресный отдых и прекращать работу в эти дни. Полицейский ордонанс, составленный к тому же в нелепых выражениях, предписывал совершенно обратное. Этим приказом французам всех вероисповеданий вменялось в обязанность украшать фасады своих домов на всех улицах, по которым следовали процессии "тела господня". Немедленно принялись устраивать эти процессии, вскоре сделавшиеся предметом насмешек всех партий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64