однако они проявили такт, явно свидетельствующий о том, что в своих совещаниях они пользовались значительной свободой. Уже не считая себя полномочными постановить низложение прежней династии и призвание другой, они не стали касаться этого важнейшего предмета. Депутаты единогласно признали, что свобода обсуждения ими конституции не подвергалась никаким стеснениям. Упорство, с которым испанские гранды отстаивали столь малолиберальное право создавать крупные майораты, показывает, как твердо они были уверены в прочности нового порядка вещей. Оживленные споры возбудили вопрос о веротерпимости (слово, так странно звучащее в Испании) и об учреждении суда присяжных. Как держал себя деспот в то время, как заседало Собрание? По-видимому, он ни на минуту не обманывал себя относительно того, что это представительство неправомочно санкционировать столь великую перемену. Он неизменно исходил из того принципа, что согласие нации делает излишним формальности, которых обстоятельства не позволяют выполнить. Раздел конституции, касающийся Америки, был довольно либерален и способен задержать еще на некоторое время то стремление к независимости, которое впоследствии так мощно развернулось в этой прекрасной стране. Эти статьи конституции были выработаны молодым каноником-мексиканцем по имени Эль-Мораль, человеком. отличавшимся умом, знаниями и любовью к родине. Вообще говоря, все, что есть хорошего в Испании, замечательно хорошо, но нет народа, у которого число людей просвещенных являлось бы столь ничтожным. Чем сильнее этот народ, взятый в целом, отстает от века, тем ярче выступает превосходство и подлинное величие тех пятнадцати - двадцати тысяч одиноких среди черни патриотов, слава и несчастья которых находят отклик во всей Европе. Всякий раз, когда я встречаю одну из этих благородных жертв, я испытываю изумление при мысли о том огромном усилии, которое уму этого человека пришлось сделать, чтобы возвыситься над беспечностью и лжедобродетелями[4], направившими непреклонную доблесть остальной части народа во вред собственным его интересам. Люди такого склада, как Аугусто Аргельес, Эль-Мораль, Порлье, Льоренте, наглядно показывают Европе, чем станет Испания через десять лет после того, как она вырвет у своих королей двухпалатную систему и уничтожение инквизиции. Жозеф и Собрание покинули Байонну 7 июля. Тот, кто вздумал бы по свите, сопровождавшей Жозефа, судить о том, что произошло, никогда не догадался бы о разительной перемене, только что совершившейся. Жозеф явился к испанцам, окруженный теми же министрами и военными чинами, которые служили прежним властителям страны. Все, что существовало при дворе Бурбонов, осталось без изменения, только сменили короля. После этого пусть не говорят нам, что дворянство - оплот королей! Напротив, именно дворянство делает королевскую власть ненавистной. Жозеф прибыл в страну, насчитывавшую менее двенадцати миллионов жителей, в страну, где всячески старались лишить армию уважения народа, где ее, и целях устранения от государственных дел, держали в наиболее отдаленных частях монархии. В продолжение ста пятидесяти лет эта страна изнывала под властью правителей, презрение к которым было еще сильнее, чем ненависть. Финансы, в управлении которыми проявлялась такая же бездарность, как п во всем остальном, и которые вдобавок расходовались попусту, дошли до крайнего расстройства; а как можно было восстановить их в стране, где труд считается бесчестьем? В наиболее передовых провинциях население само почувствовало, что короля необходимо сменить, и обратило свои взоры на эрцгерцога Карла[5]. Как счастлива была бы Испания, если бы этот замысел осуществился! Сейчас она наслаждалась бы тем счастьем, которое всегда является плодом разумного, честного управления и внешней политики, чуждой всякого авантюризма. Как сильно отличается ее положение от того, в котором находятся подданные австрийского дома! Жозеф разделял заблуждение своего брата; он недостаточно презирал сброд, именуемый людьми. Он полагал, что дать испанцам равенство и ту меру свободы, какую они в состоянии усвоить, - значит приобрести их расположение. На деле вышло иначе: испанцы почувствовали себя оскорбленными тем, что восемьдесят тысяч солдат, которые были введены в Испанию, не принадлежали к отборным частям; в этом они усмотрели пренебрежение. С этого момента все было потеряно. В самом деле, как привлечь на свою сторону народ невежественный, фанатичный, воздержанный среди изобилия, гордящийся своими лишениями в той же мере, в какой другие гордятся своими богатствами? Испанец нимало не корыстолюбив, даже этот стимул к деятельности у него отсутствует; он бережлив, хотя вовсе не скуп; он не стремится, подобно скупцу, владеть золотом, но он не знает, на что употребить свое состояние; в своем роскошном жилище он проводит дни уныло и праздно, предаваясь горделивым мыслям. Нравы, кровь, язык, образ жизни и способы ведения войны - все в Испании напоминает Африку. Будь испанец мусульманином, он был бы совсем африканцем. В нем пылают те же страсти, он склонен к тому же уединению, к той же умеренности, столь же любит безмолвие и размышления; он жесток и великодушен, гостеприимен и беспощаден в одно и то же время. Ленивый, но неутомимый, если он уже за что-нибудь взялся, испанец, обожженный солнцем и фанатизмом, обнаруживает все черты желчного темперамента в крайнем его проявлении. К тому же испанский народ, подобно еврейскому, упорно замыкается в себе и, в силу национальных своих предрассудков, остается чужд тем народам, которыми он окружен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64