Скоро они выйдут к родникам, к прохладе. Пустыня
осталась позади!
На десятый день, миновав предгорья, урукцы стояли перед горным
хребтом.
- Как мы станем искать Хуваву? - спросил один из
служителей Кулаба.- Горы уходят и на полночь, и на
полдень...
- Найдем! - бодро заявил Энкиду.- Гора Хуррум ограждена
глубоким рвом, она вся заросла кедром. Как доберемся до нее,
узнаем, что впереди - враг.
Зная, что его спутникам нужно восстановить силы, Гильгамеш
устроил им отдых. Целые сутки они бездельничали, отпиваясь,
отъедаясь после многодневного поста в пустыне. Вода в предгорьях
была необычно чистой для шумеров, привыкших к вечному медному,
болотному оттенку влаги их колодцев. Предгорья поросли
тамариском, чья чешуйчатая листва превращала рощицы этих то ли
кустов, то ли деревьев в подобия свернувшихся на солнце ящеров.
Кое-где еще цвел олеандр, крупные розовые и красные цветы
отчетливо выделялись на фоне грубоватой кожистой зелени
кустарника. Устремляли в небеса вершины тополя и кипарисы;
разлапистые и приземистые, застыли можжевеловые деревья, пахло
огуречной травой, мускатным шалфеем и ирисами.
По какому-то капризу местных демонов ирисы продолжали цвести.
Ближе к степям они были нежно-голубыми, с аккуратной желтой
прожилкой, или просто голубые - исчезающей голубизны, почти
сливающейся с белым цветом. Высокие и упругие, они гордо
поднимали к нему изящные бородатые головки. Но у подножия гор
ирисы становились ниже. Здесь лепестки у них были широкие и
темно-синие, совсем как глаза Гильгамеша. Такие ирисы росли
островками во влажных впадинах рядом с первыми соснами горных
склонов. Их тонкий, изысканный аромат Большой жадно втягивал
ноздрями.
- От них пахнет как от женщины! - восторженный,
возбужденный, Гильгамеш срывал лепестки губами и жевал,
закатывая глаза.- Но я никогда еще не спал с такой женщиной! Я
даже не знаю, кто она! Кто она? - изображая любовное безумие,
он смотрел на Энкиду, а тот похохатывал.
Ирисы росли и в тени, между узловатыми, похожими на застывшие в
судорогах сухожилия, корнями сосен. Только там они становились
совсем черными, и запах вместо сладковатой изысканности потчевал
мертвенной сухостью.
Неприятный холодноватый ветерок часто спускался по горным
склонам и беспокоил урукцев.
- Дышат,- зачарованно говорил Энкиду.- Чувствуешь,
брат, как дышат горы?
- Чувствую,- Гильгамеш задумчиво смотрел на чернеющие
вдоль опушки соснового леса тени. Тени эти походили на странных
бесформенных животных, подглядывающих за людьми.- Дышат и
наблюдают. Впрочем, не беспокойся. Беспокоиться будем завтра.
* * *
Когда они вступили под своды сосен, изменилось все. Воздух стал
холоднее. Степная живность, вытесненная летним жаром к
предгорьям и кишевшая вокруг лагеря урукцев, здесь исчезла.
Кругом стояла тяжелая, подернутая белесыми разводами паутины,
тень. Даже небо, пробивавшееся сквозь разрывы между древесными
кронами, казалось более мрачным, темным. Звук от шагов тонул в
массе мха, то влажной, то сухой и колючей, ноги опутывали побеги
папоротника. Сосны стояли где редко, где часто - и тогда
путешественникам приходилось взмахивать топорами, срубая острые
ветви, норовившие расцарапать тело, выколоть глаза. Сосны
сменялись другими, неизвестными людям сортами деревьев, впрочем,
здесь все они были на одно лицо - тусклые, враждебные.
Наконец, Энкиду нашел сухое русло, проторенное весенними
дождями, и по нему повел урукцев к вершине. Созданный Энки шел
первым, положив на плечо любимую палицу и оживленно поглядывая
по сторонам. За ним следовал подчеркнуто невозмутимый Гильгамеш,
а потом - молодцы из Кулаба: нос в затылок, след в след. Руки
урукцев не выпускали оружия, они не разговаривали и косились на
деревья, ежемгновенно ожидая нападения если не Хувавы, то его
подручных. Однако день прошел без каких-либо проишествий. Горы
равнодушно пропускали их; не будь все вокруг настолько
безжизненно, путешественники решили бы, что рассказы о
Хуваве - выдумка. Но даже насекомые не нарушали молчания
заколдованных мест.
- Все пропитано смертью,- сказал Большой, когда они
развели на ночь костры посреди одной из редких в здешних лесах
полян. Ночью тьма была совершенной, даже звезды не могли
пробиться сквозь странную холодную пленку, застилавшую небо.
Только жадное полыхание кругом охвативших лагерь людей костров
подбадривало путешественников.
- И пахнет ею, смертью,- продолжил через некоторое время
Гильгамеш.- Я помню: во сне она пахла так же.
Энкиду во все глаза смотрел на брата, поражаясь
сосредоточенной решительности, которая проявилась на его лице в
последние дни. Впервые степной человек видел в глазах брата и
ту, кошачью, внимательность и внимание самого Гильгамеша.
"Это его Отец,- думал про себя Созданный Энки.- Сейчас
вместе с ним смотрит на костер Лугальбанда. Интересно, знает ли
об этом брат?"
- Завтра,- не дал задать степному человеку вопрос
Большой.- Я вижу, завтра мы встретимся с Ним.
Завтра долгое время шло как вчера. Однообразные подъемы-спуски;
Энкиду насчитал, что за два дня они одолели шесть гряд. Зато
когда им открылась седьмая, путешественники остановились и разом
воскликнули: "Ну, вот!"
Отделенная от остальных кряжей узким бездонным провалом, на них
смотрела Гора Хуррум. Словно в пику окружавшей ее пустынности,
эту гору переполняла жизнь. Оттуда доносились птичьи трели,
вдоль провала бежала лань, яркое солнце заливало вершины кедров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61