- Мы можем крикнуть все вместе. Но, боюсь, брат все равно
не проснется. Может, принести холодной воды? . .
В этот момент какая-то сила подбросила шалаш. Рассыпаясь на
ветки и веточки, он упал к ногам служителей Кулаба.
Огромный, темный в сгущающихся сумерках, из остатков
шалаша поднялся Гильгамеш.
- Твое слово я слышал, Энкиду. Это ты меня звал? - голос
Большого был бодр.
- Звал! - не скрывая радости, заговорил степной
богатырь.- Посмотри-ка, сколько ты спишь. Люди
беспокоятся, да и я начал волноваться... Ну, что тебе поведал
Уту?
- Уту? - Как бы вспоминая, Гильгамеш приложил ладонь ко
лбу.- Да, мне приснился сон. Странно, я чувствую себя
отдохнувшим, выспавшимся, хотя сон был из таких, что вызывают
желание весь день маяться в постели.
Он приказал служителям Кулаба отойти от них с братом.
Убедившись, что его никто не подслушает, Гильгамеш положил руку
на плечо Энкиду и, склонившись к мохнатому,
заговорил - торопливо, теряясь иногда в поисках нужного слова.
- Я должен сейчас же рассказать обо всем. Жаль, что нет
рядом матушки: она знала, как обходиться со снами. Но, быть
может, ты подскажешь что-нибудь: больше ни с кем здесь я
поделиться не смогу. Услышав мой сон, они перепугаются и побегут
домой...
- Рассказывай, рассказывай,- подбодрил Созданный
Энки._ Мне вот никогда настоящих снов не снится, все
больше какие-то краски, запахи, бегущие газели. Зато в настоящих
человеческих снах разбираться интересно. Когда Шамхат
рассказывала мне, я видел все словно вживе.
Гильгамеш содрогнулся.
- Вживе? Вживе это страшно. Вокруг нас лежала
степь - весенняя, цветущая. Мы стояли посередине ее, тебя я не
видел, зато чувствовал рукой руку, плечом плечо. Мы ждали
кого-то, но в какую сторону ни оборачивались, видели только
пустую цветущую степь. А потом небеса возопили, словно мириады
рожающих женщин. Мне показалось, будто кто-то вонзил в мои уши
кривые серпы и поворачивал их, размалывая все внутри черепа.
Вторя небесам, загрохотала земля. Она так тяжко сотрясалась, что
мы едва-едва держались на ногах. Только что вокруг нас стоял
светлый день, и вдруг прямо из него, из света, сгустилась жаркая
темнота. В одно мгновение стало невозможно дышать. Помню, я
схватился за грудь, не в состоянии ни вдохнуть
воздух, ни закричать. Всюду вспыхнул огонь, но не дневной,
ясный, а багровый, подобный полыхающим угольям. В небе пылали
зарницы - пустые, бесцветные, вроде изнанки языка. А потом
сверху полилась смерть. Не могу объяснить тебе этого - она
похожа и на дождь, и на полчища саранчи. Словно жидкий металл
прожигала все на своем пути. Жаркая и холодная, она скручивала
тело в сухой лист, опаляла его огнем, а потом наваливалась
обжигающим холодом. Я чувствовал, как под ливнем смерти корчится
степь вокруг нас. Земля умирала - может ли быть хоть что-то
страшнее умирающей земли?
Гильгамеш задохнулся, размахивая свободной рукой. Та же, что
лежала на плече Энкиду, клешней вцепилась в брата.
- Землю так изогнуло в корчах, что один ее край задрался к
небесам, а потом обрушился нам на голову. Был вязкий удар,
темнота; теперь, наверное, мы умирали по-настоящему. Однако Кур
нас не принял, ибо вскоре мы снова увидели себя на том же месте.
Смерть излилась, вместе с ней опустился жар, голую каменную
корку земли медленно покрывал седой пепел. Пепел - все, что
осталось от жизни! Кого не охватила бы от этого смертная тоска?!
Но сон летел дальше, и мы не успели даже заплакать. Вихрем
вздымая седой пепел, к нам подскакал гигантский бык. Яркий,
словно молния, он весь переливался алым блеском. Только глаза
были черными, будто два колодезя в полдень. От ударов его копыт
по каменной корке шли трещины. Мы с тобой прижались плечами,
выставили руки и ухватились за горячие турьи рога. Тот взревел
так, что под нашими ногами разверзлось ущелье. Ноги потеряли
опору, мы упали бы, но руки наши, вцепившиеся в рога, еще
держались. Я думал, что он тряхнет головой, ударит передними
копытами - что стоило ему сбросить нас! Однако тур повел шеей,
и мы с тобой как два перышка перелетели за его спину. Я поднялся
на колено, готовясь встретить зверя. Но вместо быка увидел
Великана. Уж себя-то я считаю Большим, этот же был еще больше.
Два топора висело на поясе, а белая треугольная юбка опускалась
ниже колен. Как мне ни хотелось посмотреть ему в лицо, какая-то
сила мешала подняться голове. Я видел только пояс, крепкие,
словно у быка, колени, а еще - руки. Я желал, чтобы эти руки
коснулись моих волос, или плеч. В них была необъяснимая
сила, спокойная тяжесть. Великан протянул мне чашу с
творогом из буйволиного молока и мех с водой. Целую вечность я
пил из меха, еще дольше поглощал творог. Тело мое крепчало, а
сердце веселилось. Я забыл о смерти: вот чудо, степь вокруг нас
цвела, и небо опять стало весенним, голубым! Великан кормил
меня, Энкиду, и, хотя лица его я не видел, знаю, что оно не было
злым. О, Энлиль, кто он такой? . . А потом властный голос
произнес: "Гильгамеш!" Я поднялся, сокрушил шалаш и
увидел - ночь, тебя, испуганных молодцов.
- Знаю, знаю! - возбужденно прошептал Энкиду.- Как
только ты заговорил про великана... Это твой Бог, твой
Отец - Лугальбанда! - потрясенный рассказанным ему сном,
степной человек хотел успокоить, подбодрить брата. Но вместе с
этим желанием в его памяти всплыли все когда-либо услышанные
рассказы о богах и героях. Сердце Энкиду еще переживало их свежо
и ярко; он восторгался сказаниями не менее, чем ремесленными
умениями горожан. И теперь Созданному Энки казалось, что сон
невидимыми нитями связан с услышанным от Шамхат, от жрецов
Кулаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61