- Это хорошо,- рассеянно кивал головой Энкиду.- Здесь,
наверное, многое значит поворот.- Он так и сяк вертел ожерелье
вокруг шеи.- Жалко, что я не догадался оставить его в том же
положении, как дала мне его Нинсун.
Поглощенный ожерельем, Энкиду как будто не замечал дороги.
Впрочем, каждое утро он задавал направление, а в полдень
сверялся по солнцу и уверенно говорил, сколько им еще идти.
Урукцы же только тем и занимались, что глазели по сторонам. Их
интересовало все: от буйных трав, захлестывавших местами
прибитые сухими ветрами к земле деревья, до неожиданных
выпуклостей холмов и ржаво-песочных боков степных пантер,
которые, протяжно мяукая, подолгу сопровождали людей.
А однажды они попали под запоздалую весеннюю грозу. Вовсю
грохотал в свои боевые барабаны Энлиль, слепящие огненые стрелы
вонзались в землю вокруг людей. Одна молния ударила так близко,
что урукцам показалось, будто они увидели гигантское блистающее
дерево, раздвинувшее небо и землю. Тонкие, словно паутина, ветви
расходились во все стороны от ствола; пересекаясь, они
расцвечивались странными огненными цветами. Огненные птицы
словно мячики скакали между ветвей. Пылающий змей струился вверх
по стволу. Миг - и все исчезло. Оглушенные молотом Энлиля,
урукцы долго терли глаза, прогоняя из них черноту, принесенную
блистающим древом.
Энкиду сказал, что им лучше сесть. Они опустились на
землю - только носы да глаза торчали над травой,- и огненные
стрелы стали обходить людей. Урукцы сидели так до тех пор, пока
первые полновесные капли не ударили о почву. Тогда Энкиду поднял
путешественников и заставил идти вперед. По привычке горожан
Гильгамеш и служители Кулаба оглядывались по сторонам в поисках
укрытия.
- Если хотите - можно опять сесть,- сказал
Энкиду.- Но что сидя, что на ходу - вымокнем мы
одинаково.
Дождь был крупный, но теплый. Моментами людям казалось, что они
не идут, а проламываются сквозь сотканную из плотных шнуров
завесу небесной влаги. Где-то сзади громыхал стремительно
удаляющийся Энлиль, а вокруг начинали шуметь все более крупные
потоки. Когда дождь стал тише, они взобрались на один из холмов
и наблюдали, как несутся по степи из ниоткуда взявшиеся реки.
Вода влекла за собой пучки травы, вырывала из земли уродливые,
клешнеобразные корни деревьев, ломала кустарник. Кое-где под
очищенной влагой почвой были видны россыпи камней, напоминавшие
о недолговечности степного цветения.
На четвертую седьмицу путешествия они вновь увидели Евфрат.
Степь уже пожухла, потускнела. С каждым днем воздух становился
все суше, пыльнее. Урукцы достали тонкие полотна, прихваченные
из города, и обматывали ими головы, изобразив нечто вроде
прикрывающих нижнюю часть лица бурнусов. От Евфрата знакомо
пахнуло речной, илистой влагой. Однако
урукцы не узнали своей реки. Евфрат здесь казался полноводнее,
течение его было стремительным, а берега крутыми, мощными.
Особенно высоко поднялся западный берег, с
которого они смотрели на любимое детище Энки.
Сократив путь степными тропами, урукцы вышли к тому самому
изгибу Евфрата, где река оказывается ближе всего от Хуррумских
гор.
- Четвертая седьмица, а словно три дня прошло,- сказал
Энкиду, просыпаясь от дремы, навеянной ожерельем. Его лицо
приняло озабоченное выражение.- Скоро увидим верхушки кедров.
Нужно бы помолиться богам.
- Ты прав,- согласился Гильгамеш.
Из веток деревьев и кустарника сложили нечто вроде шалаша.
Большой омыл лицо, перепоясался белоснежным поясом и стал
совершать перед солнцем священный обряд. Он, широко и твердо
ставя ноги, обходил вокруг палатки, двенадцать раз
останавливаясь во время каждого круга и отбивая поклоны на все
стороны света. Затем он встал так, чтобы лучи солнца падали
прямо ему на грудь. Из плоской глиняной чаши Большой кропил
сладкую воду на землю перед своими ногами, совершал
жертвоприношения мукой и медовыми лепешками, сопровождая все это
бормотанием молитв. Когда обряд завершился, Гильгамеш забрался в
узкий шалаш, повертелся, устраиваясь там удобнее, но смог
забыться дремой лишь сидя, склонив голову на колено.
Энкиду, сжимая в руках оружие, стоял у входа в шалаш. Герои
Кулаба разбрелись по окрестностям. Некоторые спустились к
Евфрату и плескались в нем, другие, выбрав тенистые места,
последовали примеру своего вождя. Жаркий неторопливый день
незаметно пришел к концу. Высоко воздев главу, Уту завершил свой
путь по небесам, плавно опустившись в бездны, укрытые западным
горизонтом. Когда на небе начали появляться первые звезды и
потянуло ночным холодком, урукцы собрались перед Энкиду.
- Что с Большим? Он все еще спит? - испуганно спрашивали
они.
- Вот так. Спит.- Энкиду сам был встревожен.- Я слышу
его дыхание.
- Но ведь уже ночь. Солнца давно нет на небесах. Разбуди
его!
- Нельзя мешать разговору с богами,- сомневался
Энкиду.- Может это и хорошо, что он спит!
Урукцы отошли от палатки ненадолго. Кто-то зарычал вблизи
стоянки людей, и их, доселе не боявшихся ни львов, ни туров, ни
пантер, охватила паника. Как овцы они сбились около спящего
пастуха-Гильгамеша. Энкиду какое-то время пребывал в
нерешительности, однако общее чувство неуюта, беззащитности в
конце концов охватило и его.
- Брат,- сказал он негромко. Подождал и
повторил: - Брат!
Гильгамеш не отзывался.
- Брат! Большой! - уже более решительно произнес
Энкиду.- Наступила ночь, мы ждем тебя. Вот так.
Из шалаша доносилось ровное дыхание. Недоуменно пожимая плечами,
Энкиду повернулся к урукцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61